Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Вместе с Джорджем М. Фредриксоном можно пойти еще дальше в сравнении двух процессов эмансипации в Северной Америке и Центральной Европе[734]. Отмена рабства и освобождение большинства европейских евреев от угнетенного существования в гетто требовали помощи извне: в первом случае аболиционистов, во втором – просвещенных представителей высшей государственной бюрократии. Их объединяло то, что в реформе они видели и цивилизаторскую миссию: афроамериканцев следовало «поднять» на более высокий уровень, а в случае евреев – «улучшить» их культурный уровень. Таким образом, и тех и других следовало ассимилировать, приблизить к доминирующей культуре большинства, сохраняя при этом подобающую дистанцию. В США реализация этой программы стала возможной лишь после окончания войны Севера и Юга, под эгидой «радикальной Реконструкции». Интеграция еврейского меньшинства в общество протекала при несравнимо более благоприятных условиях. В интервале между затуханием прежней юдофобии и появлением современного антисемитизма идеологические препятствия для евреев были относительно незначительными, даже близко не сравнимыми с расизмом, отягощавшим в США жизнь всем без исключения чернокожим, в том числе «свободным» афроамериканцам на Севере. Интенсивность этого расизма возросла с окончанием Реконструкции в 1877 году – таким образом, почти год в год с двойным сдвигом от дискурсивного антисемитизма в Германии и Франции и от погромного антисемитизма в Российской империи. По обе стороны Атлантики тяжело сказывались мировой экономический кризис после 1873 года и поражение либеральных сил во внутренней политике, во всяком случае в США, Германии (после разрыва Бисмарка с либералами) и России. Евреи и чернокожие лишились в результате важных союзников.

Еврейские меньшинства в национальных государствах Европы находились в более уязвимом положении, чем афроамериканцы. Причем несмотря на то, что многие из евреев достигли достойных и авторитетных позиций в высших сферах экономической и образованной буржуазии. Ибо, с другой стороны, негативные эмоции у большинства населения пробуждали скорее именно эти успехи в продвижении наверх, а не низкое, небуржуазноое положение почти всех афроамериканцев в социальной иерархии. С точки зрения «белых супремасистов», «негров» следовало лишь держать в узде путем лишения гражданских прав и запугивания, но не активно бороться с ними. Установить принадлежность к группе афроамериканцев было тем легче, чем строже табуировались и преследовались межэтнические сексуальные отношения. Подобная неуклонная настойчивость в вопросах соблюдения «чистоты» «белой (арийской) расы» была заимствована европейским антисемитизмом с задержкой лишь в несколько десятилетий. Поскольку евреев нельзя было отличить по их внешности, для этого требовались гораздо более масштабные псевдонаучные размышления «расовой биологии», тогда как в США достаточно было испытанного бытового критерия цвета кожи. Наконец, контакты диаспоры афроамериканцев с колонизированной Африкой, с точки зрения белых, были не настолько угрожающими, чтобы породить опасения в нарушении национальных интересов, тогда как разветвленные международные связи еврейских общин давали повод для фантазий националистов и фёлькише о заговоре еврейского капитала и еврейской мировой революции. И в Германии, и в США большинство населения выражало свою антипатию к тем, кто сопротивлялся видению их национального характера. Если афроамериканцы для помешанного на «модерности» общества были недостаточно «модерны», то евреи при взгляде из центра германского общества были слишком модерны[735]. Когда на рубеже веков увеличился поток бедных и по своему облику ориентальных домодерных «лапсердачников»[736] из Восточной Европы, оба стереотипа удалось свести воедино.