Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

В конце XIX века западная часть Российской империи оказалась для евреев самым опасным местом на планете. Антисемитизм здесь не просто представлял собой копию германского или австрийского, но проявлял и идеологическую «самобытность». В 1902–1903 годах появился печально известный документ «Протоколы сионских мудрецов», в котором представлялись планы еврейского завоевания мира. Потом выяснилось, что это фальшивка, однако этот продукт российского, особо параноидального антисемитизма, в особенности после Первой мировой войны, приобрел популярность и распространился по всему миру[718]. Среди восторженных читателей, способствовавших его дальнейшему распространению, были Адольф Гитлер и американский производитель автомобилей Генри Форд – далеко не единственный антисемит в США, где в последней четверти XIX века распространились социальная дискриминация евреев, а также местами акты физического насилия против них[719].

Простых объяснений для синхронного, но территориально отнюдь не равномерного подъема антисемитизма в Европе не существует. Если бы кто-то в 1910 году решился предсказать, где в Европе через тридцать лет будут совершаться массовые преступления против евреев, он поставил бы на Россию, Румынию или даже Францию, а Германия, вероятнее всего, оказалась бы на вторых ролях[720]. Различные антисемитизмы окрашивались в национальный колорит. Юдофобские дискурсы возникали первоначально в рамках национальной публичной сферы, и отклик на них в национальном масштабе чрезвычайно варьировался в зависимости от экономических, социальных и политических условий. Над ней надстраивался уровень транснациональных отношений. Уже прежние расовые представления распространялись в среде, которая играла роль мировой общественности. Восприятие отдельными людьми в заграничных вояжах или в эмиграции расовых отношений проецировалось на иные контексты. Сторонники евгеники и «расовые гигиенисты» также организовались в глобальных масштабах. Однако антисемитизм лишь в ограниченном смысле можно считать «транснациональным» движением. Иногда он даже представлял собой локальный феномен. Так, на рубеже XIX–XX веков он играл большую роль в Вене, которой с 1897 года управлял бургомистр-антисемит Карл Люгер, но не обязательно в других городах Австрии.

Особый случай континентальной Европы

Антисемитизм присутствовал там, где присутствовали евреи. Но еврейское присутствие само по себе не приводило к антисемитской реакции. Так, например, в поздней Османской империи не возникло похожего на европейский феномен антисемитизма среди мусульман. На всем мусульманском Востоке евреи не встречали ничего сравнимого с европейской экзальтацией религиозно мотивированного антииудаизма. До Первой мировой войны евреи пользовались покровительством османского государства, которое, со своей стороны, могло видеть в них опору себе. Опасным для них был христианский антисемитизм, который проявлялся почти всегда, как только в XIX веке османская власть вытеснялась: в Сербии, Греции, Болгарии или Румынии. Антиеврейская и антимусульманская агрессия нарастали здесь в тесной параллели друг к другу. Евреи в новых балканских государствах становились жертвами преследований своих христианских соседей, властей и церквей; прежде всего этим отличалась Греческая православная церковь. Евреи были тесно вовлечены в финансовые и коммерческие сети османской ойкумены. Когда отдельные регионы выпадали из таких переплетений и утверждались заново в качестве отдельных крестьянских государств, экономическому существованию этой части еврейского населения создавалась угроза. Те из многочисленных балканских евреев, кто не эмигрировал во Францию, в Палестину или США, искали прибежища под властью султана[721]. Преследования евреев на постосманских Балканах не остались вне поля зрения международной общественности. На Берлинском конгрессе 1878 года великие державы заставили балканские государства принять положения о защитных мерах нехристианских меньшинств. Поскольку ни одна из великих держав не была готова активно защищать евреев вдали от своих рубежей, это осталось не более чем бумажной угрозой, но по крайней мере возник новый инструмент международного права для защиты меньшинств, который допускал возможность ограничения национального суверенитета во имя прав человека[722].