Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Антисемитизм «долгого» XIX века реализовался не в расовых порядках. Напротив, исчезла домодерная сегрегация евреев в гетто, и на ее месте не возник новый апартеид. Евреи Европы больше не жили под дамокловым мечом выдворения – во всяком случае, вне границ Российской империи. Установленное указом 1791 года и подтвержденное в Положении «Об устройстве евреев» (1804) закрепление еврейских поселений в пределах – правда, гигантской по размерам – «черты оседлости» между Балтикой и Черным морем было в эту эпоху важнейшим ограничением свободы передвижения для евреев[730]. Евреям, как и другим неправославным группам населения, в Российской империи было отказано в равенстве гражданских прав. Некоторые из дискриминационных особых положений остались в силе, другие после 1856 года, в эпоху реформ при Александре II были смягчены или отменены. После убийства царя-реформатора в 1881‑м правовое положение евреев снова ухудшилось. Гражданскую свободу по образцу Франции или Германии евреи в России не обрели вплоть до революции 1917 года. Румыния к 1880‑м годам оставалась наряду с Россией единственной страной в Европе, где евреи – несмотря на международное давление на Берлинском конгрессе 1878 года – по-прежнему жили в условиях унизительных ограничительных законов[731]. Последние крупные еврейские гетто были ликвидированы после середины XIX столетия: в Праге (1852) и в Риме (1870).

Антисемитизм в Европе западнее Польши аналогично агрессии против афроамериканцев на Юге США после Гражданской войны являлся феноменом постэмансипации. Он встраивается в контекст ужесточения границ между «своими» и «чужими», национальным большинством и мобильными или космополитическими меньшинствами. К 1900 году для легитимации всех этих достаточно разных случаев исключения в теории и на практике имелся расистский понятийный аппарат. Такого рода исключение отнюдь не обязательно вело к имперским последствиям. Логика радикального расизма (уже у Роберта Нокса) требовала избегать имперского владычества, которое вело к излишне близкому контакту с этническими чужаками. До войны на уничтожение в Восточной Европе с 1941 года в истории империализма и колониализма не было случаев, когда достижение господства над другими народами преследовалось бы с целью расистски мотивированного притеснения и даже уничтожения. Согласно своей собственной программе, колониализм всегда имел какую-то конструктивную составляющую. Мощным двигателем для колониальной экспансии в XIX веке служила цивилизаторская миссия, а не расизм. Наоборот, именно радикальные расисты предлагали отправить чернокожих американцев обратно в Африку или позднее депортировать европейских евреев на Мадагаскар. Уже в 1848 году аннексия Соединенными Штатами еще более крупных территорий Мексики не состоялась из‑за опасений, что в США станет еще больше этнически чужеродного населения, и до конца 1890‑х годов идеология «превосходства белых» скорее тормозила возможную территориальную экспансию США, чем способствовала ей, поскольку считалось необходимым минимизировать инфицирующий контакт с «низшими расами»[732]. И уникально раннее для колониальной истории обещание независимости, полученное от США филиппинцами, имело не только филантропическую подоплеку. У некоторых сторонников независимости Филиппин за этим стояло также желание как можно быстрее отделить США от «расово чуждой» им колонии[733].

Две эмансипации под угрозой