Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Наследием XIX века, которое и до сих пор определяет публичный лексикон, является понятие «мировых религий», которые, подобно горным пикам, возвышаются над религиозным ландшафтом. Огромное множество религиозных представлений в новом дискурсе религиоведения было сведено в макрокатегории, такие как, к примеру, «буддизм» или «индуизм». «Мировые религии», к которым причисляют также христианство, ислам, иудаизм и нередко конфуцианство, позволяли наглядно картографировать религиозную жизнь, причислять ее разновидности к определенным цивилизациям и отражать их на мировых картах великих религий. Трудноопределимые случаи до последнего времени часто обозначались как «примитивные (анимистические) религии». Специалисты принимали базовое разделение на мировые религии как основу для детальных классификаций конфессиональных направлений или социологических религиозных типов. За концепцией «мировых религий» скрывалась фундаментальная посылка, которая до сих пор определяет западный взгляд прежде всего на ислам: согласно ей, все неевропейские народы пребывают в полной власти религии; «восточные» и «примитивные» общества легче всего охарактеризовать и понять через религию; лишь просвещенным европейцам удалось вырваться из религиозных тисков, сковывающих мышление, и даже взглянуть на свою христианскую религию со стороны, лишив ее абсолютного статуса[749]. Этот тезис о примате религиозного в незападном мире имел в XIX веке определенный смысл. Во-первых, эти общества – за исключением Китая c его богатым историографическим наследием – открывались западным филологам преимущественно через тексты религиозного характера («Священные книги Востока», как называлось знаменитое собрание переводов Макса Мюллера 1879–1910 годов). Во-вторых, как казалось европейцам, наибольшее сопротивление колониальным захватам исходило от религиозных лидеров и религиозно мотивированных движений. Однако этот тезис способствовал тому, что материалистические, исторические и политические факторы были надолго исключены из представлений европейцев об этих обществах. Клишированные отождествления («индуистская Индия», «конфуцианский Китай») до сих пор навязывают нам иллюзию, будто религиозная модернизация ограничивается Западом, который – якобы единственный из мировых цивилизаций – объявил религию частной сферой и основал свое самовосприятие на секулярной модерности.

Понятие «мировые религии» не является ложным. Но оно не должно приводить к восприятию отдельных религиозных областей как замкнутых сфер, в каждой из которых происходят автономные процессы, почти не испытывающие влияний извне. Кроме того, это понятие выводит на новый смысловой уровень – уровень религиозно-политической драматизации: картины столкновения культур предполагают именно такое представление о существовании мощных религиозных блоков.

Революция и атеизм

XIX век начался в Европе с генерального наступления на религию. Уже и до того во время революций правящую верхушку лишали власти, а владык казнили. Однако атака французских революционеров на церковь и религию как таковые, подготовленная антирелигиозной критикой и антицерковной полемикой радикальных течений эпохи Просвещения, не имела прецедентов и стала одной из наиболее радикальных аспектов революционных перемен вообще. Уже в конце 1789 года имущество церкви было национализировано. Хотя превращение Генеральных штатов – представительного органа, разделенного на три сословия, – в революционное Национальное собрание в июне 1789 года оказалось возможным именно благодаря депутатам от первого сословия, то есть духовенства, церковь как фактор власти вскоре была упразднена. Католицизм потерял статус государственной религии, клир – большую часть своих традиционных доходов. Все монастыри были ликвидированы – такой же процесс начался еще раньше, при императоре Иосифе II, в Габсбургской империи[750]. Из-за новой регламентации гражданского статуса духовенства в 1790 году дело дошло до разрыва с римским папой, который рассматривался теперь как один из иностранных монархов. Уже и до того приходские священники – или, во всяком случае, их часть – без особого сопротивления принимались на содержание государства. Теперь революционные законодатели сделали следующий шаг. Священники объявлялись государственными служащими и включались в новую административную иерархию. Их избирали светские органы, и они были обязаны принести присягу на верность государству. Это привело к глубокому расколу между присягнувшим и отвергающим присягу духовенством, между Французской (конституционной) и Римской церковью и стало основой для преследований, которым подвергалась часть французского духовенства в последующие годы. Впрочем, на фоне французских религиозных гражданских войн раннего Нового времени эти конфликты выглядели безобидными.