Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Ни в одной другой крупной стране мира в XIX веке государство не вторгалось в религиозную жизнь так глубоко, как в Японии. Государственный синтоизм унифицировал религиозную практику с помощью нового ритуального календаря и единой службы. Служители синто стали важной опорой нового политического порядка. При посредничестве государства в Японии были изобретены новые религиозные традиции, а уровень сакрализации власти оказался куда выше того, что мыслилось как союз трона и алтаря даже в самых консервативных странах Европы. Тем самым закладывались основы агрессивного национализма, приверженцы которого в 1931–1945 годах видели в завоевательной войне исполнение божественного мандата, выданного свыше избранному народу господ[772]. Государственный синтоизм не был результатом внешнего трансфера. Молодые лидеры Революции Мэйдзи понимали, что их цель национальной интеграции недостижима без идеологической централизации под контролем государства. Идея национального государства была им знакома в основных чертах по современной Европе. Однако в своих идеологических планах они не руководствовались европейскими националистическими рецептами, а скорее обращались к собственной японской концепции «кокутай» (kokutai), которую в 1820‑х годах возродил ученый Аидзава Сэйсисай; согласно этой концепции, Японию начиная с золотых дней древности отличало гармоничное слияние государственного организма и религии[773]. Концепция «кокутай» получила религиозную интерпретацию как миф о национальной сущности и была увязана с высоким статусом императорской власти: теперь уже ничто не препятствовало истолкованию концепции единства в националистически-расовом духе. Нельзя сказать, что создание интегрального национализма помогло Японии наверстать сделанное прежде на Западе. Япония не догоняла – она обогнала свое время.

Синтоизм как проект национальной интеграции эры Мэйдзи находился в парадоксальных отношениях с другими тенденциями эпохи. Это был предписанный культ, в котором не содержалось высоких требований к вере и благочестию своих адептов, то есть это скорее ортопраксия, чем теологически проработанная ортодоксия. В этом смысле он хорошо вписывается в процесс охлаждения религиозного чувства, его можно считать противоположностью религиозного обновления. С другой стороны, государственный синто, поскольку ему был предначертан статус не одной (даже «мировой») религии в ряду прочих, а единственной национальной религии Японии, противоречил модерной тенденции плюралистического толкования понятия религии. Полностью подчиненный государственным целям, он представлял собой и противоположность той приватной религиозности, которая видит в религии одну из сфер социального наряду с другими. Таким образом, контраст между Японией и Китаем, где государство поздней империи и республики (1912–1949) практически не обращало на религию внимания, был огромным, если только не рассматривать национальный государственный марксизм (или «маоизм») 1949–1976/1978 годов как функциональный эквивалент государственного синтоизма.

3. Религия и империя

Религиозный плюрализм