Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Дихотомическое разделение в религиозной сфере на революцию и реформу крайне проблематично; не менее сложно провести границу между мессианскими движениями, чье идеальное будущее нередко лежало в мифологизированном золотом прошлом, и рациональной, осторожной адаптацией религиозных доктрин и практик к смене эпох. Однако такое разделение представляется более убедительным, когда на конкретных примерах можно проследить, как одно и то же движение перемещается от первого полюса ко второму. Так произошло с бабизмом, шиитской ересью из Ирана. Сам Сейид Али Мухаммад Ширази традиционно проповедовал и боролся за осуществление нового царства избранных Богом представителей на Земле. После его казни в 1850 году как вероотступника и мятежника движение не распалось, а, сохранив изначальный харизматический импульс, было поэтапно реформировано. Соратник Баба, мирза Хусейн-али-и-Нури, известный как Бахаулла, взял на себя эту задачу во время продолжавшейся несколько десятилетий эмиграции в Османскую империю. Иногда он именовал себя универсальным Мессией, возвратившимся на Землю Христом, Махди и Зороастром в одном лице, но в остальном прилагал усилия, чтобы переформулировать учение в космополитическом и адаптированном к модерной эпохе духе. К моменту его смерти в 1892 году шиитский мессианизм основателя превратился в модерную религию Бахаи, которая после 1910 года распространилась и в Европе, и в Америке и существует поныне с духовным и организационным центром в Хайфе (Израиль). Наряду с мормонизмом и индийской религией сикхов это одна из немногих сохраняющихся до сих пор новых религиозных движений XIX века. Бахаулла наряду с Каном Ювэем – тоже изгнанником, создателем утопии «Великого Единения» – один из великих неординарных мыслителей конца XIX века, преодолевших границы культур. Модерными элементами в бахаизме были позитивное отношение к конституционному государству и парламентской демократии, выступление за расширение прав женщин, неприятие религиозного национализма, отказ от доктрины «священной войны», стремление к всеобщему миру на Земле и открытость по отношению к науке[803].

Модерность и модернизм

Вопрос об отношении религии к науке был и остается – особенно на фоне дебатов начала XXI века между дарвинистами и их противниками креационистами, сохраняющими верность Библии, – возможно, важнейшим критерием религиозной модерности в целом. Не все грани научного знания в равной степени были известны и доступны непосвященным. Религиозная модернизация, согласно этому критерию, заключалась в том, чтобы не отвергать современную науку как источник истины в принципе. Естественные науки стали для верующих всех конфессий и религий масштабным вызовом; произошло это благодаря развитию астрономии, доказавшей существование множества миров, а также открытиям в области геологии и палеонтологии, удлинившим чуть ли не до бесконечности хронологию земной истории, но прежде всего – благодаря эволюционной теории Чарльза Дарвина, которая затем радикализовалась и стала тем предметом, который в яростной полемике отстаивали последователи Дарвина, такие как Томас Гексли в Англии или Эрнст Геккель в Германии[804]. Отношения между верой и знанием стали центральной темой философских теорий, во всяком случае в Европе, при этом та гармония между религией и наукой, на которую уповали эпоха Бидермайера в Германии и раннего викторианства в Англии, постоянно оставалась под угрозой. Откровенно рационалистические и посттеистические квазирелигии не смогли перекинуть надежный мост через пропасть, разделившую науку и религию. Это касалось и возведения науки в статус веры («научная религия»), и нередко базировавшихся на масонстве различных тайных учений XIX века, и разработанной французским ранним социалистом Клодом Анри де Сен-Симоном в 1820‑х годах, а после его смерти на протяжении нескольких десятилетий практиковавшейся на манер секты «социальной религии», согласно которой ученые и художники должны были заложить нравственную основу для новой индустриальной эпохи и тем самым обеспечить ей полное продуктивное развитие. Прежде всего – хотя и по различным причинам – в Мексике, Бразилии и Бенгалии «позитивизм» Огюста Конта, который уже сам его автор в поздних трудах возводил в ранг «религии гуманизма», поняли как секуляризованное учение о спасении, благую весть о научно упорядоченном прогрессе, в котором политический либерализм и экономический принцип государственного невмешательства (laissez-faire) отступали на задний план, а на первый план выходило технократическое регулирование. Конт рассчитывал на триумфальное шествие своего учения по Западной Европе, а кроме того, стремился – безрезультатно – привлечь на свою сторону египетского пашу Египта Мухаммеда Али. В Египте сенсимонисты создали коммуну, в которой некоторое время пытались реализовать свои утопические идеи. Однако популярность позитивизм приобрел не там, а в других странах, где его поняли как всеохватывающее мировоззрение догоняющей модернизации[805].