Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Проблемы, схожие с естественнонаучной коррекцией библейской истории сотворения мира, обнаружились и в гуманитарных науках в результате историзации. Искусства, философия и науки изучались теперь как сложившиеся исторически, на основе определенных предпосылок и воспринимались как развитие смыслов во времени. Наряду с литературной критикой возникла история постепенного развития «национальных литератур». Если Кант лишь в общих чертах описывал развитие философской мысли до него, то уже через несколько лет после его смерти Гегель читал об этих материях пространные лекции. Религия также не избежала историзации. Конфликт между религиозными представлениями и новым пониманием исторического развития превратился в проблему для многих общин и церквей. В иудаизме, для которого традиционно чужда сама мысль о реформе, раздражение было еще большим, нежели в христианских конфессиях. Выработка отношения к истории и временнóму измерению стала основой модернизации иудаизма[806]. В христианстве более обширное, но не обязательно более драматичное воздействие имела критическая научная библеистика. В той степени, в какой она касалась исследования христианскими историками и богословами источников и сохранившихся текстов Ветхого Завета, она напрямую касалась и иудейской идентичности. Историзации христианства среди широкой образованной общественности способствовали не столько радикальные полемические выпады в жанре книги Давида Фридриха Штрауса «Жизнь Иисуса Христа» (1835), сколько терпеливый труд солидного научного филологического изучения текстов. Используя научные методы, удавалось, с одной стороны, достичь все более точного знания исторических фактов, а с другой – выработать очень разные интерпретации, которые в любом случае позволяли посмотреть на библейские тексты с релятивирующей дистанции. Либеральное протестантское богословие и церковная история XIX века предпочитали видеть в Иисусе Христе учителя нравственности, который провозглашал трансцендентные ценности. С появлением интереса к истории религий, который помещал христианство в контекст других религий, возник противоположный взгляд на Иисуса Христа – как на восточного пророка, который пытался подвигнуть мир к преображению перед лицом грядущей катастрофы[807]. То, что европейские ученые подвергали подобной историзирующей критике или критической историзации и другие религиозные истории творения – например, исламскую или буддистскую, – воспринималось их адептами как вызов и десакрализующие нападки; это стало одним из корней сегодняшних обвинений в «ориентализме».

Было бы неверно выстраивать простую антиномию между Западом, где религия якобы стремилась в спокойное русло буржуазной рациональности, и не-христианским остальным миром, в котором религиозная энергия выливалась в воинствующие прожекты, харизматические культы вождей и священные войны. Упорно сопротивлявшиеся новому традиции, их харизматические вызовы и их реформаторское переосмысление – все это в XIX веке присуще и Западу, и Востоку. Католическая церковь при Пие IX открыто выступала против наследия Просвещения, и Пий в действительности был почти таким реакционером, каким изображали его в полемике европейские либералы. Своему преемнику Льву XIII (понтификат 1878–1903) он передал в наследство менталитет осажденной крепости. Лев, не меньший консерватор, все же рискнул приоткрыться внешнему миру, обращаясь к социальным вопросам эпохи и пытаясь нащупать промежуточную позицию между капиталистическим принципом laissez-faire и социализмом. В целом же церковь осталась инерционным институтом.