Преодоление

– Не надо, не делом бьёшь, Гаврило Григорьевич! – остановил его юный царь. – Можно тебе стоять у сказки князю Дмитрию Михайловичу! За службу его государству Московскому быть ему отныне в боярах и в нашей особой милости!..

Он помолчал.

– Для нашего царского венца быть всем без мест! – обратил он взор, стараясь быть строгим, на Морозова и остальных. – А не для Гаврилова челобитья!.. Нашему же думному дьяку Сыдавному принять те челобитные, записать в разрядах!

Гаврило Григорьевич облегчённо вздохнул. Такое решение его устраивало, и он покорно встал рядом с Сыдавным, готовый представлять указ о боярстве Пожарскому.

При коронации, по росписи, составленной дьяками Разрядного приказа, по указанию государя и под бдительным оком Сыдавного боярину Ивану Романову, дядьке царя, записано было держать шапку Мономаха, а Дмитрию Трубецкому – скипетр.

Но как только Сыдавный зачитал сейчас это, в Золотой палате, Трубецкой тут же бил невместной на Ивана Романова…

– Ведомо твоё отечество перед Иваном! Можно ему быть меньше тебя! – сказал государь Трубецкому. – А ныне тебе быть для того, что мне Иван Никитич по родству дядя! И быть вам без мест!..

Из Золотой палаты государь послал на Казённой двор за царским платьем Морозова, Пожарского и Траханиотова.

С Казённого двора диадему[22], крест и шапку Мономаха нёс на блюде благовещенский протопоп Кирилл. Со скипетром [23]шёл Пожарский. Державу [24]нёс Никифор Траханиотов, стоянец [25]же – дьяк Алексей Шапилов. А перед саном [26]пошёл с Казённого двора Василий Морозов.

Они пришли с саном в Золотую палату.

Юный царь, мельком окинув взглядом сан, велел им же нести все эти знаки власти из Золотой палаты в соборную церковь к Пречистой Богородице.

– Государь! – обратился к нему Морозов. – Мне, по твоей царской милости, идти перед саном, а Трубецкому держать скипетр! И мне быть меньше Трубецкого нельзя!.. И я бью челом о местах на него!

– Можно тебе быть всегда с князем Дмитрием!.. Иди перед саном! – велел Михаил ему.

Морозов, выслушав его приговор, подчинился воле царя.

Все вышли из Золотой палаты. Здесь впереди всей процессии встал протопоп Благовещенского собора Максим, духовник царя, чтобы кропить путь царскому сану. За ним пошли священники… Морозов, обиженный, вызывающе вскинув голову, пошёл всё так же перед саном. За саном же пошёл юный царь, за ним двинулись бояре, князья, дворяне. Все прошли в соборную церковь. Там их уже ожидал митрополит Ефрем. Начался обряд венчания царским венцом юного царя. И там шапку Мономаха держал Иван Романов, а скипетр – Трубецкой. С державой стоял Пожарский, рядом с ним замер с блюдом Сыдавный, стоянец же был в руках дьяка Алексея Шапилова.

Обряд закончился, и царь пошёл к выходу из соборной церкви. И здесь, в дверях, его осыпал золотыми Мстиславский. Из соборной церкви процессия двинулась к храму Архангела Михаила, где тоже состоялась служба. При выходе из храма царя снова осыпал золотыми Мстиславский. И теперь вся процессия направилась к Благовещенскому собору. Оттуда процессия, всё так же во главе с царём, стала подниматься золотой лестницей наверх, к Грановитой палате. И здесь, на лестнице, Мстиславский опять осыпал царя золотыми.

И вот все вошли в Грановитую, где были уже накрыты столы.

На следующий день в думные дворяне был пожалован Кузьма Минин. Думное дворянство ему объявил всё тот же Сыдавный.

Пожарский, поздравляя Кузьму, обнял его:

– Ну, старина, вот пришёл и твой черёд получать за службу отечеству!

Он улыбнулся ему, подмигнул: мол, мы ещё послужим!.. Давай не робей!..

В тот же день пожалован был в думные дьяки и Пётр Третьяков.

Глава 8 Астрахань

Декабрь и январь у Заруцкого в Михайлове прошли спокойно. Зима выдалась суровой, вьюжливой, с сильными морозами, метелями. Поэтому всем было не до войны: ни государевым полкам, ни казачьему войску Заруцкого.

Только в конце февраля 1613 года стало теплеть.

И Заруцкий перебрался в Епифань, крепость на левом берегу Дона, в девяноста верстах от Тулы. Построенная во времена Ивана Грозного на пути татарских нашествий, она была с девятью башнями, обнесена рвом и деревянной стеной в вышину две с половиной сажени.

На второй день марта погода с утра выдалась солнечной, и снег слепил глаза невыносимо.

Бурба вошёл в комнату к Заруцкому, снял рукавицы, потёр руками так, будто на дворе было морозно.

– Иван, – обратился он к нему и показал на дверь. – Здесь казаки от Трубецкого!

– Что?! – вскочил Заруцкий с лавки. – Кто, кто из них? И с чем они?

– Ну, поговори – и узнаешь!

– Давай их сюда!

Бурба открыл дверь. В палату вошли три казака, держа в руках мохнатки. Они были при саблях, в малахаях, из-под которых настороженно взирали тёмные глаза. Малахаи они сняли только после того, как вошли в палату.

Одного из них, с вихрастым черным, как смоль, чубом, Заруцкий узнал сразу по его громоздкой фигуре. То был атаман по прозвищу Медведь. А два других были неприметными, как и многие из тех тысяч, что были в его войске сейчас.

Медведь, изобразив на лице что-то подобие улыбки, кашлянул и, собравшись с духом, представился: