Преодоление

– Мне тоже. Но бунта на корабле я не потерплю!

– Неужели… до вас… не доходит? – спросил Леша.

– Доходит. – Саня с трудом поднял голову. – Однако и ты пойми: сейчас не место и не время. Сил почти нет. Надо лежать и молчать. Обиды выскажешь потом, после… Даже поколотишь нас, если не передумаешь… Но не сейчас… Не здесь. Улавливаешь мою мысль?

– Я… не хотел…

– Верим, – подтвердил Дима, – по-прежнему не открывая глаз.

– Это все… проклятая жара.

– Ничего, скоро вечер.

– Мне кажется, он… никогда не наступит.

– Откуда тебе знать? Ты чувство юмора с утра потерял и никак не найдешь.

– Все, орлы, – сказал Саня, – Конец связи. Гробовое молчание.

– Для нашей кельи это подходит, – хмыкнул Дима.

Они молча лежали в своем убежище, стараясь не двигаться, не шевелиться – эту истину им упорно и методично вбивали на занятиях. Лежать было тесно, неудобно, ноги, руки затекали, тело немело, но Саня и Дима, боясь потревожить товарища, занятых положений не меняли. «Как неудачно все сложилось, – думал Дима, – у Леши полное отупение, замедлены все реакции… чувство юмора потерял начисто… Полный упадок сил… И вода… вода больше не помогает – он выпил литров двенадцать… Но, черт возьми, где же его воля?! Совершенно здоровый, сильный мужик не может взять себя в руки!.. Воля делает чудеса. Надо! Необходимо! Обязательно! – не пустые слова… Первым космонавтам приходилось в сотни раз тяжелее… Их исследовали, как инопланетян… Нагружали жестокими двенадцатикратными перегрузками на центрифуге, когда живой организм превращается в лепешку, а на теле появляются крошечные кровоизлияния – петехии, но ничто не могло их вышибить из седла… Они держались… Георгий Шонин, ветеран гагаринского набора, рассказывал о первом отряде космонавтов, о мужестве стальных парней, о поражениях, человеческих трагедиях на пути в космос… Я хорошо запомнил этот рассказ… Их было двадцать… Из двадцати в Центре осталось двенадцать… Каждая потеря казалась страшной… Но первая особенно врезалась в память… Того улыбчивого парня звали Валентин… Однажды, отдыхая у озера, он предложил ребятам искупаться и, не проверив дно, прыгнул ласточкой в воду; прыгнул неудачно, на мелкое место, подозрительно долго не показывался на поверхности, а когда вынырнул и выбрался на берег, незаметно, никому не сказав ни слова, оделся и исчез… Он прошагал семь километров до автобусной остановки, держа голову навытяжку руками, доехал до госпиталя, и только там потерял сознание – перелом шейного позвонка… Подвешенный за подбородок, Валентин месяц пролежал на больничной койке, не двигаясь, и никто не услышал от него ни стона, ни вздоха… Нелепый, несчастный случай… Но какое самообладание! Воля! Выдержка!.. А Леша?.. Раскис… Расслабился… Нет, я не понимаю и никогда не пойму такого. Мужчина всегда должен оставаться мужчиной… Как у Шандора Петефи: «Мужчина, будь мужчиной! Не любит слов герой, дела красноречивей всех Демосфенов! Строй, круши, ломай и смело гони врагов своих, а сделав свое дело, исчезни, словно вихрь!..» И все же надо поддержать его… Надо прочитать вечером эти прекрасные строчки, но не навязчиво… и будто не для него, а для Сани… Господи, скорее бы вечер. Скорее бы сошел этот проклятый зной… Как медленно тянется время. Я ощущаю его течение… Скорее бы вечер…» – необычайная усталость вдруг сковала все тело, Дима, словно провалившись в душную, темную яму, разом впал в забытье, повторяя во сне, как в бреду, одну и ту же фразу: «Вечер… Скорее бы наступил вечер… Почему не приходит вечер?..»

Саня тоже с нетерпением ждал вечера, тоже думал о Леше. И, пытаясь понять, уяснить для самого себя причину Лешиного срыва, вдруг с удивлением обнаружил, что в сегодняшнем дне есть какая-то внутренняя, скрытая закономерность. Закономерность эта непонятным для него, Сани, образом связывала в одно звено события прошлого и настоящего, словно все, случившееся с ними, уже происходило когда-то давно, раньше, и он, испытывая нервную дрожь, стал вспоминать «это раньше», продираясь сквозь толщу времени, и ясно, зримо увидел госпиталь, где проходили отбор в отряд космонавтов, себя, товарищей, и понял, что именно в том последнем дне, когда они преодолели Рубикон, кроется объяснение нынешнего Лешиного срыва.

Он представил тот далекий день, так отразившийся на их будущем, хотя тогда никто толком не знал, что их ждет, возбуждение последних испытаний и проверок схлынуло, все казалось безоблачным и прекрасным. Были сданы коричневые госпитальные халаты и тапочки, три букета алых гвоздик стояли на столе добрейшей медсестры Антонины Максимовны, командировочные предписания лежали в карманах, а вещи в чемоданах. Саня и Леша, нарядные, прифранченные, сидели в уютной московской квартире, где жил с семьей Дима, растерянно улыбались, чувствуя близкое расставание. Они с удовольствием и с трудом одновременно входили в нормальный мир без перегрузок, с любопытством, словно дети, озирались вокруг.

– А знаете, ребята, – смущенно сказал Леша. – Я, кажется, влюбился.