Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

Tomus alter подвергается еще бо́льшим сокращениям. Особенно бросается в глаза пропуск гл. ХХХ–ХХХII. Вследствие этого пропуска, биограф а) лишен возможности сообщить о том, что преп. Максим претерпел еще и вторую ссылку (в Перверы), б) должен приписывать Троилу и Епифанию [2772] то, что сделал ипат Феодосий, [2773] и в) принужден в Vita XXXIV [2774] опять вводить преп. Максима в Константинополь, не выведя его оттуда.

Но если автор Vita сокращенно передавал содержание актов преп. Максима, то краткое замечание Tomus alter XXXIII о совершении казни над св. исповедниками [2775] он расширяет до пределов возможности, и особенно подробно останавливается на изображении всей картины мучений св. отца — бичевания (Vita XXXIV) его и Анастасия Монаха (Vita XXXV), отсечения у них языка (Vita XXXVI) и руки (Vita XXXVII). [2776] Автор описывает саму процедуру казни, тяжесть страданий св. исповедников, причем в согласии с синаксарем говорит о том, что у преп. Максима, равно как и у Анастасия, и по отсечении языка сохранилась способность речи, [2777] и одинаково с синаксарем не распространяет казни на другого Анастасия. Но, за исключением исторических данных, полученных путем комбинации из Tomus alter XXXIII и синаксаря, все подробности, находящиеся в Vita XXXIV–XXXVII, должны быть отнесены на счет воображения самого их автора. Тут излишне предполагать какой-то особый источник.

Описание процедуры бичевания — это такая бытовая черта, которая могла быть привнесена самим биографом, а основанием для описания этого события (ἐπιβοῶντες οἱ τοῖς βασιλικοῖς ἀπειθοῦντες θεσμίσμασι и сл.) могло послужить указание в синаксаре на вину преп. Максима: ὅτι τῷ βασιλεῖ ἀνθίστεται. [2778] Вообще, хотя рассказ Vita о совершении жестокой казни над преп. Максимом блещет яркостью красок и даже оставляет позади скромные и простые (но точные) показания своих источников, однако говорить о каких-либо других источниках для Vita вовсе не приходится. [2779] Биограф в гл. XXXIV–XXXVII обнаруживает несомненную тенденцию как можно подробнее изобразить последний исповеднический подвиг преп. Максима, о котором так сжато и официально говорили документы. Автор напрягает все свое воображение и старается, по возможности, нарисовать ужасную картину казни во всех ее мрачных подробностях. Этот обычный у автора прием [2780] выступает особенно ярко в гл. XXXIV–XXXVI. Несомненно также, что автор дает волю своему воображению, когда утверждает, что палачи отсекли у преп. Максима и Анастасия правую руку потому, что были приведены в ярость при виде чудесного восстановления дара слова у св. исповедников. [2781] Ничего подобного нет в известных нам источниках: отсечение руки было предусмотрено в приговоре, а вовсе не вызвано случайным обстоятельством. [2782]

Таким образом, надо признать, что в обработке гл. XXXIV–XXXVII биограф слишком много дает места своим субъективным построениям, соображениям, догадкам. Он допустил излишний критицизм по вопросу об Анастасии Апокрисиарии, и, конечно, потому, что не был знаком с Hypomnesticum’oм. Он ввел некоторые неправильные подробности в рассказ об отсечении руки преп. Максима [2783] и, наконец, позволил себе осложнить свое повествование добавлениями иногда прямо фантастического характера.

Содержание письма Анастасия Апокрисиария Vita XXXIX–XL передает по Βίος’у обще и с сокращениями. При этом указание на положение Схимариса «близ народа алан» превращено в κατὰ τὴν Ἀλανίαν (в Алании), а место ссылки учеников преп. отца «близ Авазгии» — переходит в πόῤῥω ποῦ — далеко за пределами — τῆς τῶν Ἀβασγῶν χώρας, [2784] и указание на индикт V, когда скончался преп. Максим, и на место погребения его совсем опускаются. [2785]