Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

Из сопоставления Симеона и анонимного источника видно, что они невообразимо путают события. Первый, углубившись в целях полемических в историю, отнес начало монофелитских споров ко временам споров оригенистических; [432] второй же отодвинул его ко временам Константа (641–668). Оба они согласны только в том, что всю тяжесть вины за появление нового «лжеучения» возлагают на преп. Максима. Из этого разногласия в показаниях о преп. Максиме источников Михаила Сирийца, для нас очевидно то, что в жизнь преп. Максима у Симеона в изложении Михаила Сирийца привнесены чуждые элементы, заимствованные из споров VI в., добавлены черты, не имеющие никакого отношения к личности преп. Максима. По нашему мнению, черты эти, с точки зрения монофизита, наиболее подходят к той таинственной личности, которая в истории известна под именем Леонтия Византийского: он был монахом Саввинской Лавры и был подозреваем в оригенизме. [433] Учение «Максимиана», действительно, принадлежит преп. Максиму, только оно передано усердным полемистом в уродливой форме, ввиду выводов из отдельных положений его учения, необходимо будто бы приводящих к нелепым утверждениям оригенистов, несториан, фемистиан (агноэтов), [434] а главное — покоящихся на языческой философии Платона. [435]

Но кому бы ни принадлежали все отмеченные черты (рождение в деревне Гасфин, участие в оригенистских спорах, осуждение на Пятом Вселенском соборе), они, во всяком случае, должны быть исключены из материала, годного для биографии преп. Максима. [436]

<Оценка сообщений Михаила Сирийца, относящихся к преп. Максиму>

Что касается до тех сообщений «Хроники» Михаила Сирийца, которые имеют действительное отношение к преп. Максиму, то для суждения об исторической ценности этих сообщений нужно иметь в виду, что ни Симеон, ни аноним, ни другие источники Михаила Сирийца ничем и нигде не обнаруживают себя как непосредственные свидетели жизни преп. Максима: сведения дошли до них через вторые-третьи руки. Отсюда — гарантии достоверности сведений Михаила Сирийца, в общем, ничтожны, и в решении вопроса об их достоверности нужно руководствоваться общими соображениями о возможности и вероятности тех событий, о которых он говорит. С этой точки зрения, должен быть признан баснословным рассказ Михаила Сирийца о том, <что> будто бы преп. Максим по прибытии своем в Константинополь был призван на собор, здесь обличен Константином Пергийским (!) в несторианстве и в наказание заключен в женский монастырь; будто бы здесь он научил монахинь отвергнуть общение с Константинопольским патриархом, не принимать св. причастия от византийских священников и топтал св. дары; будто за это он был лишен языка, однако и после того продолжал свою нечестивую проповедь письменно; тогда у него отсекли правую руку, однако преп. Максим стал писать левой; тогда у него, наконец, отсекли и левую руку [437] и сослали его на Кавказ. [438] Во всем этом рассказе истина перемешана с ложью, или, вернее, на почве каких-то темных слухов выросла картина, нарисованная восточной фантазией. Сообщение о заключении преп. Максима в женский монастырь, маловероятное само по себе, вовсе не оправдывается показаниями достоверных источников, которые мы имеем. [439] Основу всей этой легенде, вероятно, дало известное собеседование преп. Максима с Феодосием, еп. Кесарие-Вифинским, [440] и то обстоятельство, что св. отец упорно отказывался вступить в общение с Константинопольским патриархом и причаститься (вместе с императором) из его рук, [441] и даже позволял себе сомнение в том, что Дух Св. нисходит на те дары, которые освящаются византийскими предстоятелями, осужденными и низложенными на Латеранском соборе. [442] Как бы то ни было, восточные писатели не постеснялись приписать знаменитому подвижнику-«халкидониту» кощунственное отношение к св. дарам и выставить его в невыгодном свете, причем, соответственно этому, преувеличили и меру его наказания.

Из всего сказанного видно, что «Хроника» Михаила Сирийца не может дать нам новых достоверных сведений о преп. Максиме. Она важна для нас только в трех отношениях: 1) она подтверждает показания греческих источников (например, о казни над преп. Максимом), 2) подтверждает предположение о пребывании преп. Максима в Палестине и 3) отмечает то, какое важное значение принадлежит преп. Максиму в истории Вселенской церкви в эпоху монофелитских споров. Значение преп. Максима как главного деятеля эпохи и главы «халкидонитов-максимиан» выступает в ней особенно рельефно и гораздо отчетливее, чем в византийских источниках; по замечаниям этой хроники, даже папа «следовал мнению Максима» и был «развращен его ересью», [443] а впоследствии «пагубная его ересь» [444] была принята всеми «халкидонитами».

Из последующих сирийских историков отметим Бар-Эбрея, Григория Абуль-Фаранджа (1226–1286). [445] Он обильно черпал из Михаила Сирийца и других источников.

12. «ХРОНИКА» ПАТРИАРХА ЕВТИХИЯ>