Преподобный Серафим

«Для того, чтобы этого не случилось, – говорит преподобный Серафим, – знай, что эта опасность непременно будет угрожать тебе, и для того, чтобы не погибнуть, ты должен, – говорит он, – внимательно наблюдать всю жизнь за собой, чтобы не сделать сначала незаметного, а потом и заметного и совершенно непоправимого шага в сторону от пути спасения».

К нам на исповедь приходят люди, часто совершенно разбитые жизнью, совершенно опустошенные не только скорбями мирскими, но и всевозможными тяжкими прегрешениями. И как тяжкие больные, уже сознающие грозящую им от этих тяжких болезней гибель, просят от нас исцеления.

И мы, тоже сами немощные, чувствуем как бы некую беспомощность перед этой страшной внутренней опасностью и понимаем, что нельзя преподать ничего сразу восстанавливающее внутренние силы человека.

Ведь всю жизнь свою потратив для того, чтобы душу свою привести в это тяжкое состояние болезни, можно ли вдруг сразу получить исцеление?

Требование дерзновенное. Этим людям приходится указывать, сколько они потратили силы на гибель души своей, и тогда им делается понятно, сколько надо потратить трудов на ее восстановление.

Часто со слезами говорят люди о том, как бы было хорошо, если эта-то мысль о спасении, если бы эта надежда Царствия Божия, если бы эти разочарования во всевозможных соблазнах мирских были бы у них раньше.

«Как всякой болезни есть врачевание, – говорит преподобный Серафим, – так и всякому греху есть покаяние».

Для того, кто все-таки сбился когда-то в эти годы молодости своей с праведного пути жизни и вновь погряз в безбожии и жизни мирской, для него в Церкви всегда есть возможность жить начать сначала. Эта возможность заключается в Таинстве Покаяния.

На этом я хотел окончить сегодняшнюю беседу, но мне подали записку, в которой автор, именуя себя «неверующим ни во что, но любящим красноречие», пишет следующее: «Вы производите впечатление средневекового монаха. Если бы вы жили в пятнадцатом веке, наверное, жгли бы еретиков на костре и подымали бы ведьм на дыбы. Ваша проповедь в двадцатом веке производит такое же страшное впечатление, как если бы кто-нибудь вместо того, чтобы ехать на трамвае, сел бы на деревянную колесницу и уверял бы, что это единственный способ передвижения».

Да, я думаю, странное впечатление должно быть вынесено безбожником, пришедшим в храм, столь же странное, сколько производит и на нас, вышедших из храма, сумасшедшая улица, по которой неизвестно зачем и куда бегут люди.

И если уже угодно брать это сравнение, я его принимаю. Я принимаю деревянную колесницу, пусть она колесница деревянная – но она подымает нас к небесам, а ваш сумасшедший трамвай несет вас к гибели.

Аминь.

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

«По причине умножения беззакония во многих охладевает любовь».

Беззаконие неминуемо там, где безбожие, где жизнь мирская, вне Церкви.

Источник любви содержится не в отдельном каком-либо человеке, а там, где неиссякаемый источник жизни, он содержится в Господе. Как только мы теряем связь с Господом, теряем веру, теряем возможность черпать из этого источника благодатную силу, так иссякает в нас любовь, так мы впадаем в беззаконие.

Но для того чтобы черпать из этого источника, открытого нам через Церковь Христову, надлежит постоянно пребывать в теснейшем общении со Христом, каковое и предлагается нам Святой Церковью в Таинстве Евхаристии.

Вот почему, когда так обильна, так полна была благодатная любовь в людях веры, они постоянно вкушали Святое Таинство Евхаристии.

Это постоянное и теснейшее общение делает сердце человеческое горящим пламенной любовью ко Господу и к ближним. И, по мере победы мирской стихии – обмирщения Церкви, по мере того, как все больше и больше развивалось беззаконие – все меньше и меньше прибегали люди к этому истинному источнику любви и жизни. И, в конце концов, дошло до того ужасающего положения, когда принудительно, по указам высшей церковной власти – тогда Священного Синода – повелевалось непременно причащаться раз в год, иначе это влекло за собой разные гражданские ограничения.

Так загоняли внешними принудительными мерами верующих православных христиан к Святой Чаше.

Положение, которое было бы совершенно невозможным, представлялось бы каким-то чудовищным бредом для первых христиан, постоянно вкушавших Святую Кровь и Тело Господне и не могущих представить себе жизнь без этого постоянного причащения, подобно тому, как для нашего физического бытия нельзя представить, как можно постоянно не дышать и ежедневно не питаться.

И если бы сказали, что можно глотнуть, и то – по принуждению, однажды в год воздух, чтобы существовать здесь на земле физически, это была бы совершенно такая же нелепость, как сказать: можно существовать духовно, причащаясь по принуждению, по таким указам, однажды в год.