Прерванная жизнь

В отвращении к таким людям всегда есть место притягательности: А могло ли это случиться со мной? Чем меньше вероятность того, что человеку грозит психушка, тем легче ему смотреть на безумцев и представлять себя на их месте. Потому человек, который не разговаривает сам с собой и не смотрит подолгу в пустоту, вызывает куда больше опасений, чем тот, кто так делает. «Нормальные» люди начинают задаваться неприятным вопросом: а чем я отличаюсь от этого человека? А этот вопрос ведет уже к следующему: что держит меня по эту сторону дверей психушки? В этом смысле такое клеймо даже полезно.

Некоторые люди пугаются больше других.

– Ты почти два года провела в психушке! С какой стати? Поверить не могу!

Перевод: «Если ты сумасшедшая, то и я сумасшедший, но я не сумасшедший, а значит, все это была одна большая ошибка».

– Ты почти два года провела в психушке? Из-за чего?

Перевод: «Я хочу знать подробности твоего безумия, чтобы я смог убедиться, что я сам не сошел с ума».

– Ты почти два года провела в психушке? Хм… А когда это было?

Перевод: «А ты точно не заразная?»

Я перестала рассказывать людям. От слов толку не было никакого. Чем дольше я молчала, тем легче становилось не думать про больницу. С течением времени больница начала расплываться, отдаляться, и в итоге я, побывавшая там, превратилась в размытую точку, а та я, которая не рассказывала про больницу, стала большой, сильной и занятой совсем другими вещами.

И я тоже стала чувствовать отвращение. У меня хороший нюх на психов, и я не хотела иметь с ними ничего общего. И сейчас не хочу. У меня нет обнадеживающих ответов на их страшные вопросы.

Не задавайте мне тех вопросов! Не спрашивайте меня о смысле жизни, что мы знаем о реальности и почему нам приходится столько страдать. Не говорите, что вы не чувствуете реальности, что все покрыто чем-то студенистым и сверкает на солнце, словно облитое маслом. Я не хочу ничего слышать ни про тигров в углу, ни про ангелов смерти, ни про телефонные звонки от Иоанна Крестителя. Возможно, он и мне позвонит. Но трубку я все равно не подниму.

Я сейчас очень далека от той своей омерзительной личности, я чувствую к ней отвращение. Интересно, насколько далеки вы, никогда не проходившие через это, насколько сильно ваше отвращение?

Новые рубежи стоматологии

Полтора года моего заточения подходили к концу, и мне пора было обдумывать планы на будущее. Мне было почти двадцать лет.

У меня в жизни было две работы: три месяца я продавала посуду, причем я больше роняла и разбивала, чем продавала, а еще неделю проработала машинисткой в расчетном отделе Гарварда, где я пугала студентов, отсылая им счета за обучение на 10 900 долларов, хотя заплатить они должны были 1900.

Ошибки я делала потому, что панически боялась начальника. Это был элегантный и очень привлекательный чернокожий мужчина, который весь день бродил между рядами машинисток и наблюдал за тем, как мы работаем. И к тому же он курил. Но как только закурила я, он тут же подскочил ко мне.

– Курить нельзя, – заявил он.

– Но вы же курите.

– Машинисткам курить запрещено.

Я оглядела комнату. Все машинистки были женщинами, все начальники – мужчинами. Все начальники курили, никто из машинисток не курил.

В четверть одиннадцатого, во время первого перерыва, в женском туалете было не протолкнуться – все машинистки пришли на перекур.

– Разве мы не можем курить в коридоре? – спросила я. Возле туалета стояла пепельница.

Но нет, мы были обязаны курить именно в туалете.

Еще одной проблемой была одежда.

– Никаких мини-юбок, – пригрозил начальник.

Я оказалась в сложной ситуации: кроме мини-юбок, у меня ничего не было, а до первой зарплаты было еще далеко.

– А почему? – удивилась я.

– Никаких мини-юбок, – повторил он.

В понедельник было курение, во вторник – мини-юбки. В среду я надела черную мини-юбку, черные обтягивающие колготки и с надеждой в сердце отправилась на работу.

– Никаких мини-юбок, – вновь услыхала я.

Я выскочила в туалет перекурить.

– Курить разрешается только во время перерывов, – бросил он, проходя мимо.

Именно тогда я начала делать ошибки.

В четверг он вызвал меня к себе. Он сидел за столом и курил.

– Ты делаешь ошибки, – сказал он. – Это недопустимо.

– Если бы я могла курить, – ответила я ему, – то не ошибалась бы.

В ответ он только покачал головой.

В пятницу я никуда не пошла. Даже звонить им не стала. Я лежала в кровати, курила и думала об офисной жизни. Чем больше я о ней думала, тем более абсурдной она мне казалась. Я не могла воспринимать все эти правила всерьез. Когда я подумала о машинистках, забившихся в туалет, чтобы покурить, меня разобрал смех.

Но то была моя работа. Кроме того, проблемы с правилами были только у меня. Все остальные их приняли.

Было ли это свидетельством безумия?

Я думала об этом все выходные. Была ли я безумна или права? Тогда, в 1967-м, на этот вопрос было непросто ответить. Даже двадцать пять лет спустя это сложный для меня вопрос.

Сексизм, чистой воды сексизм – чем не ответ?