Преступление и совесть

Было уже далеко за полночь, когда Кулябко позвонил, и вошедший часовой увел Богрова.

В крепости «Косой капонир»

В окрестностях Киева, недалеко от военного госпиталя, на пустыре, поросшем бурьяном, в старые времена была построена монументальная крепость с различными фортификациями — так называемый «Косой капонир». Эта своеобразная крепость в период войны, возможно, служила опорным пунктом, а с начала XX столетия стала тюрьмой с жестким режимом, куда царские властители водворяли опасных военно-политических преступников.

Сюда, в «Косой капонир», по распоряжению подполковника Кулябко и был доставлен Богров. Кулябко рассчитывал, что он не выдержит тяжелых условий и заговорит. Но напрасны были его надежды. Бывший социал-революционер Богров, в ранней молодости увлеченный освободительными идеями, а позже — кто знает по каким причинам продавшийся охранке, после покушения на Столыпина почувствовал некоторое облегчение. Он жаждал искупить свою вину перед бывшими товарищами по борьбе. Но захотят ли они поверить Богрову, не усомнятся ли в чистоте его намерений? Как бы там ни было, его выстрел прозвучал по всей России, а он сам почувствовал себя героем, по крайней мере в собственных глазах. Где-то в глубине души Богров был даже рад, что ранен в голову. Пусть рана подольше не заживает, пусть причиняет ему страдания — это будет ему карой за измену своим прежним идеалам…

Очутившись в мрачном каземате, Богров, усталый и измученный, опустился на сырой, холодный пол и, скорчившись, стал растирать онемевшие холодные руки.

Привезли его сюда поздней ночью, а теперь уже ясное утро, но он сидит все так же неподвижно, будто омертвел. Хотя за все время после ухода из дому у него и маковой росинки во рту не было, он даже не дотронулся до ржавой миски с какой-то бурдой, что поставил перед ним часовой. В нос ударил дух распаренной кислой капусты, и его замутило от одного запаха этой пищи. Во рту была какая-то горечь, в горле першило, словно он проглотил растертую полынь.

Поглядывая из-под полусмеженных век на миску, от которой еще долго подымался вонючий пар, Богров задремал. Почудилось ему или так было на самом деле — мелькнула чья-то рука, забрала со стола миску, чей-то глухой голос проговорил пренебрежительно: «Ешь не ешь — все равно тебя повесят». Богров очнулся.

Из светлой дали сюда, в каземат, пробивался луч солнца, возвещавший о наступлении дня. Богров поднялся, зевнул, потягиваясь, затем решительно подошел к двери и начал стучать в нее кулаками.

— Чего тебе? — сердито спросил часовой.

— Воды умыться.

Через несколько минут тяжело раскрылась дверь и знакомая огрубевшая рука поставила на стол кружку с водой.

— Умываться над парашей, — сказал часовой.

Ополоснув лицо и руки, Богров истратил полкружки воды, сразу почувствовал себя посвежевшим. Остальной водой прополоскал рот.

— Гляди, воду разлил! Убери за собой! — сказал часовой и бросил ему тряпку.

Богров нехотя взял тряпку и медленно вытер пол.

Часовой следил за каждым его движением.

— А это для кого оставил? — часовой указал на небольшую лужицу.

Выпрямившись, Богров отбросил тряпку ногой.

Злобно посмотрев на арестанта, часовой пригрозил:

— Погоди, я начальнику нажалуюсь на тебя… убийца! — и вышел из камеры.

Богрова мало беспокоила угроза часового. Он снова уселся на полу, поджав колени к туловищу, чтобы согреться. Казалось, ветер гуляет по камере, прорываясь сюда через невидимые щели.

Снова раскрылась дверь, и уже другой дежурный часовой поставил на пол ржавую миску с едой. Богров даже не шелохнулся. Поглядывая на остывший неприглядный обед, он подумал: «Лучшего ты не заслужил, господин присяжный поверенный».

Послышался скрип двери, и появился подполковник Кулябко.

— Ну, Богров, как дела?

— Прекрасно, господин Кулябко.

— Неужели прекрасно?

— Безусловно, господин полковник!

— Ты уже и в чине меня повысил?

— А как же! Все равно это произойдет. За поимку такого преступника, как Дмитрий Богров!

— Издеваешься, каналья!

— Ничего, будешь и генералом, Николай Николаевич! — Заметив, что Кулябко от злости прикусил губу, Богров добродушно рассмеялся: — Крепись, старик, не робей!

Жандарм отвернулся. Он сказал бы ему… но приказал себе сдержаться: пришел он сюда с определенными намерениями.

Кулябко подошел к двери, постучал и велел принести табурет. Через минуту гладко обструганный табурет стоял посреди камеры.

— Садитесь, — указал рукой Кулябко.

Богров внутренне напрягся, предчувствуя важный разговор, он мысленно готовился к нему.

— Почему вы не садитесь? — голос жандарма звучал примирительно.

— Насиделся уже, — сказал арестант.

Кулябко снова открыл дверь, кивнул часовому. И вскоре в камеру внесли закуски, о которых Богров мог только мечтать, — икру, колбасы, сыры высших сортов, сардины, две бутылки вина с пёстрыми этикетками, чего тут только не было!

— К чему эта выставка деликатесов, господин подполковник? — спросил Богров и толкнул ногой табурет с закусками.

— Осторожно! — буркнул Кулябко, едва успев поддержать табурет. — Послушай, Митя, будь благоразумен… Твоя судьба в твоих же руках.

— Что вам от меня нужно? Зачем вы пришли?