Преступно счастливая

— В общем, они разругались. Он ушел. А она начала истерить и кричать, чтобы мы запомнили, что, если с ней что-то случится, какой-нибудь несчастный случай, чтобы все знали, кто в этом виноват. Потом отказалась платить за заказ. И даже потребовала, чтобы ей вызвали такси! Знаете, многие наши были на стороне этого парня. Девушка вела себя… Не очень красиво. Хотя была красивая.

И Марина Хвостова досадливо покусала тонкие губы.

— Мы, честно, не часто, но с подобными ситуациями сталкиваемся. Разные люди заходят. И платить отказываются. И скандалят. И посуду бьют, случается. Но тут… Я бы, может, и забыла, но тут вы в телевизоре. Ее фотография. — Она отняла руку от сумки и вытянула ее в сторону Волкова. — Говорите, что девушка мертва, что ее убили. И что если кто-то обладает какой-то информацией… Я и сочла, что эта информация может быть полезна. Позвонила по телефону, который был на экране, но там сказали, что майор Волков работает в соседнем отделе полиции. Я и пришла. Не надо было?

— Что вы такое говорите, Мариночка? — Волков прекратил катать карандаш по столу, глянул на нее, как на дорогого родственника. — Вы правильно сделали, что пришли. Только, понимаете, я не веду это дело. Меня просто попросили выступить перед журналистами. Что я и сделал. А дело об убийстве Марии Стрельцовой ведет другой следователь. Он служит как раз в том отделении полиции, куда вы позвонили.

— И? И как теперь быть? Я зря пришла?

— Нет, нет, что вы! Вы правильно сделали, что пришли. Просто вам надо будет сходить еще и в тот отдел и повторить все в точности, что сказали мне. Вас это не затруднит?

— Нет, но…

Она выглядела растерянной. И даже раздосадованной, по мнению Гришина. Ей во всем этом почудился какой-то обман, понял он. Волков выступает, рисуется перед камерами, а к делу не имеет ни малейшего отношения.

Павлин! — мысленно фыркнул Гришин и убрал блокнот с карандашом в ящик стола. Он не понадобился.

— Я сейчас ему позвоню, расскажу о вас. — Волков снял телефонную трубку, не переставая улыбаться Марине Хвостовой. — И он вас будет ждать. Хорошо?

— Раз вы считаете нужным, — пробормотала она невнятно.

И тут же поднялась со стула и прошагала к двери. Там остановилась и стала ждать, пока Волков переговорит с кем-то из другого отделения полиции. Потом она внимательно выслушала инструкции, как и куда идти, и ехать, и кого спросить. Взялась за ручку двери. И Волков все же не выдержал, остановил ее вопросом.

А как же! Он бы был не он!

— Мариночка, она не называла его по имени? — спросил он, останавливая ее за мгновение до того, как она выйдет.

— Кого? Парня?

— Да. Она называла его как-нибудь?

— Ну как же! Она прямо встала в позу! — Хвостова изобразила, как именно стояла перед ними Мария. — И заявила в полный голос, что, если с ней что-то произойдет, какой-нибудь несчастный случай, к примеру, все должны знать, кто виноват в ее гибели.

— И кто же?

— Она его назвала Богданом Сизовым.

Глава 18

— Папа! Папа, его арестовали!

Ирина встретила отца на пороге дома. Несчастная, с нечесаными волосами и зареванным лицом. Она сильно дрожала, держала крепко сжатые кулачки возле рта и смотрела на него такими глазами…

У Сячина больно дернулось в области сердца и мгновенно засаднило в горле. Он не мог видеть свою дочь несчастной. Не мог! Это началось с самого ее рождения и продолжалось по сей день. Когда дочери было четыре месяца от роду, он уволил сразу четырех нянь. Четырех! Потому что ни одна из них не могла успокоить плачущего сутками ребенка. Он не хотел слушать тогда никаких доводов, что у ребенка газики, что, возможно, режутся зубки, поэтому она и плачет. Он метался по дому как раненый зверь и орал на всех сразу:

«Ну, сделайте же что-нибудь! Ну, сделайте!»

Ириша выросла, но его отношение к ее слезам не изменилось. Он не мог дышать, когда она плакала!

— Малыш… — Сячин отвернулся, чтобы повесить пальто в шкаф на плечики и чтобы не видеть ее несчастного лица. — Следствие со всем разберется.

— Папа! — взвизгнула Ирина и набросилась на него, принялась молотить кулачками по его спине. — Папа, ты не понимаешь! Я не могу без него! Не могу, не могу, не могу! Я люблю его!

Сячин повернулся, схватил дочь за руки, бережно прижал ее кулачки к своей груди, дотянулся до ее потного лба и крепко поцеловал.

— Па-а-апа-а-а… Я не могу без не-е-его-о-о…

Ирина начала оседать на пол. Он еле успел ее подхватить на руки. Втащил в гостиную, посадил в кресло. Крикнул домработнице, чтобы принесла немедленно воды. Принялся уговаривать, поглаживать по голове. Но она его не слышала. Она будто оглохла от горя. Что-то лепетала, что-то странное, нечленораздельное. И от этого Сячину сделалось еще хуже. Дочь напоминала безумную! Она будто лишилась рассудка от горя! И он в сотый раз за минувшие сутки проклял себя за то, что познакомил Ирину с Богданом.