Претерпевшие до конца. Том 1

– Что вдруг? Неужто не жаль? – недоверчиво прищурился Воронов.

– Не жаль. Я в отношении баб собственник, а жена моя уж слишком демократична в известной области. Я бы её выгнал взашей, да ведь с голодухи помрёт. Нехорошо. А когда бы забрал кто себе, так я бы только рад был. Пусть другие так живут.

– Бабы – стерви, – назидательно сказал Воронов. – В своём дому мне они задаром не нужны, одни хлопоты.

– Вот, насчёт стервей – это точно, – вздохнул Замётов. – У тебя водки нет?

Водка у следователя была. И сам он был непрочь пригубить. Молодой ещё! Дурак… Факты собирать научился, пользоваться ими для удовлетворения своих похотей – тоже, а всё дураком остался.

Первую бутылку развернули скоро, и Александр Порфирьевич, умело изображая пьяницу и не переставая ругать баб, достал из портфеля следующую. Сам пригубил едва, незаметно выплеснув содержимое за плечо, а хозяин махом осушил стакан до дна и через мгновение бесчувственно спал, уронив голову на стол. Замётов ещё дома примешал к спиртному большую дозу снотворного.

Дальше всё было просто – пустить печной угар в комнату и только. На дворе была уже ночь, и Александр Порфирьевич мог быть спокоен – до утра следователя Воронова никто не потревожит. Так и вышло. Наутро мерзавца нашли уже без признаков жизни. И без признаков какого-либо насилия. Напился пьян и угорел – самое что ни на есть житейское дело…

– Бабы – стерви… – повторил Замётов вороновскую фразу, невидяще глядя в тусклое стекло бокала.

И что это за жизнь такая? Нескончаемая, беспрерывная пытка. Да, он как будто достиг желаемого – он обладал женщиной, которая стала его наваждением. Но это не приносило счастья. Лишь краткое удовлетворение животного инстинкта… Она ненавидела его – Александр Порфирьевич это знал. И презирала, не скрывая этого. Ненависть и омерзение он читал в её глазах даже в моменты близости, но эта ненависть не охлаждала его, а лишь распаляла сильнее, пробуждая что-то глубоко варварское в душе, заставляя вырываться на поверхность того человека-зверя, о котором так восторженно писал Ницше.

Но Замётов вовсе не желал быть зверем. Всё чаще и чаще вспоминалась ему молодость, надежды, начало карьеры в столице… В сущности, что плохого было тогда? Он мог бы жениться, жить своим домом, семьёй, работая, как все. Он мог бы быть любим хоть самую малость, хоть кем-то. Жизнь была бы обычной и серой, как у всех людей, но чем плоха такая жизнь?

Александр хотел иного… И, вот – иное. Революция свершилась, его партия пришла к власти. Но отчего же тогда так тревожно стало жить? Никогда не боялся Замётов царской охранки так, как ныне опасался едва ли ни всякого сослуживца, ибо тот мог донести. Причём донести вне зависимости от наличия предмета для доноса – из обычной человеческой подлости. Никогда не боялся Александр при прежнем режиме на людях высказывать крамольные вещи, а теперь и с глазу на глаз кому сказать – страшно.

В восемнадцатом он, пользуясь положением путейского начальства, помог нескольким повстанцам выбраться из города и тем избежать расстрела. Зачем? Какое дело было ему до этих самых настоящих контрреволюционеров? Но ведь революционерам помогать интеллигентные люди всегда считали практически долгом своим! А теперешним бунтовщикам руку подавать – преступление стало? Замётову не жаль было мятежников, но что-то внутри восставало против всей атмосферы, укоренившейся в молодой республике.

Помощь «бывшим людям» была более осмыслена. Несмотря на свою нелюбовь к дворянству, Александр Порфирьевич всегда был крайне далёк от пролетариата и даже презирал его за неразвитость и грубость. И никак не мог взять в толк он, с какой такой блажи эти полудикие люди должны занимать должности, на которых требуются образование, ум и профессиональные навыки? Гробить дело во имя торжества одного класса? Совершенно немыслимая глупость! Замётов никогда не желал физического уничтожения дворянства. Уничтожения привилегий – да. Того, чтобы бывшие баре стали работать, как простые смертные вне зависимости от титулов – безусловно. Но ничего иного! Почему не дать работу по специальности пусть даже и сиятельнейшему князю, если он грамотный специалист в данной области? Неужели какой-нибудь тупица из потомственных пролетариев сможет заменить его? Ни ума, ни справедливости!

То же и с распределением благ. Изъяли излишки у богачей – добро. Но как же распорядились ими? Разве в помощь нуждающимся пошли они? Ничуть не бывало! Новое начальство поделило всё между собой. Взять хотя бы местного секретаря уездного комитета партии! Этот субчик захапал себе лучший особняк в городе и обставил его с такой роскошью, какая прежнему хозяину-помещику и не снилась. После чего вчерашний пролетарий женился на молоденькой купеческой дочке, погибавшей от голода и притеснений, и устроил для неё такую богатейшую жизнь, что эта бессовестная дурочка хвасталась бывшим подругам, что не видала подобной роскоши даже в доме своего отца, купца первой гильдии.