Претерпевшие до конца. Том 1

Родион прошёл немного в сторону реки, сел на край одиноко стоявшей телеги, пытаясь расчувствовать всё ещё не дошедшую до сердца мысль – вот там, на том берегу, осталась его Родина, а он – вне её, он – изгнанник… Думалось о родных, о которых давным-давно не было известий. Что стало с ними? Как узнать об этом? Как вывезти их из большевистского ада, если живы? А если?.. Но о последнем слишком невыносимо было думать.

Он ещё раньше решил, что уйдёт из армии, не продолжая бесполезной маяты. Но куда? Оставаться в Китае не хотелось. Слишком чуждо здесь всё. И слишком близко к границе, навевающей тоску. Значит, Европа? В Европе уже обосновался кое-кто из боевых соратников. Значит, навестить их… Успокоиться, перевести дух… А затем искать своих. Не может быть, чтобы нельзя было навести о них справки.

Так беспокойно бродили мысли о разных предметах, но Родине места в них не находилось. Или находилось мало. Подобно некогда бесконечно любимой жене, которая так измучила, истерзала душу, что разлука с ней, хоть и томительна, но не разрывает душу, облегчая её. По сути дела, два года в Приморье чем так сильно отличались от теперешнего? Родины уже не было, не было возможности поехать в родные края, узнать судьбу близких… В чём заключалась Родина всё это время? В иллюзии, призраке… Но призрак остаётся и здесь.

Протяжно завыла подбежавшая собачонка, испуганно прижалась к ногам. Аскольдов подхватил её на руки:

– Что, дружище, и тебе тошно? Понимаю…

Собака мелко дрожала и поскуливала, глядя на всё ярче полыхавшие огни. Завыли и другие окрестные псы, их обругал выскочивший из фанзы кореец. Снова наступила тишина. Родион поглаживал собаку, благодарно лизавшую ему руки, говорил негромко:

– Ничего, дружище… Жизнь на этом не кончается. Нужно осмотреться, отрезвиться. Неправда, что мы оставили Россию. Нет, дружище. Мы свою Россию унесли с собой. В сердцах унесли… И ещё вопрос, где теперь больше России… В мире, по душам изгнанников рассеянной. Или в Совдепии, также рассеянной по душам уцелевших… Знаешь, дружище, я когда-то мечтал стать путешественником. Новые земли открывать… У Верна один отважный капитан мечтал найти свободный остров и там основать новую Шотландию вместо покорённой англичанами. Жаль только наша матушка-Россия ни на одном острове не поместится, ей и материка мало. И новой России нам основать негде.

Собака снова заскулила, и Аскольдов чмокнул её в нос:

– Ну-ну, не грусти, дружище. Наша борьба ещё не окончена. И не окончится, пока мы живы, и ещё дольше – пока будет жить в душах то, что для нас свято…

Он говорил ещё что-то, стараясь убедить самого себя в небезнадёжности положения. Нет, не может оказаться напрасной и проигранной борьба, ведшаяся за Правду. Не могут оказаться напрасными все принесённые жертвы. Они ещё дадут всходы… Об этом и генерал Дитерихс говорил в своем последнем приказе перед эвакуацией. Вспомнились слова его теперь, как обетование, как Символ Веры, не дающий сломиться: «Двенадцать тяжелых дней борьбы одними кадрами бессмертных героев Сибири и Ледяного похода, без пополнения, без патронов, решили участь земского Приамурского Края. Скоро его уже не станет. Он как тело умрет. Но только – как тело. В духовном отношении, в значении ярко вспыхнувшей в пределах его русской, исторической, нравственно-религиозной идеологии – он никогда не умрет в будущей истории возрождения великой святой Руси. Семя брошено. Оно упало сейчас еще на мало подготовленную почву; но грядущая буря ужасов коммунистической власти разнесет это семя по широкой ниве земли Русской и при помощи безграничной милости Божией принесет свои плодотворные результаты. Я горячо верю, что Россия вновь возродится в Россию Христа, Россию Помазанника Божия, но что теперь мы были недостойны еще этой великой милости Всевышнего Творца».

КАНУН

Глава 1. Мария

Где в советской Москве можно встретить наибольшее количество порядочных, образованных, интеллигентных людей разом? Не ищите их в лекториях и библиотеках, не тщитесь отыскать меж праздной публики театров, а пойдите в длинную серую очередь, что выстроилась у неприметного серого здания на Новослободской улице. Странная это очередь, непохожая на другие. В других – с пустыми кошёлками за чем-либо стоят, ругаясь и отпихивая друг друга. В этой – кошёлки наполнены, а разговоры тихи, размерены, потому что делить в ней нечего, и равенство достигнуто, как нигде, ибо всех уровняла беда. Одна и та же для всех…

Час, другой, третий… Наконец, просачиваются очередные измождённые в темное помещение и снова ждут, ждут, содрогаясь внутренне: ну, как не выкрикнут на этот раз дорогого имени?..

Но они выкликают. Из маленького окошечка – караульный. И, выкликнув, отдаёт тару из-под прошлой передачи и записку. В ней три слова родным почерком – подтверждение получения передачи. Подтверждение жизни! А если повезёт ещё, то рядом с тремя этими протокольными словами можно разобрать наспех зачёркнутое надзирателем: «Целую!» И очередная соломенная вдова трепетно поднесёт к губам этот драгоценный привет…