Претерпевшие до конца. Том 1

А сколько благородных душ разом можно увидеть в длинном, разгороженном двумя рядами жердей, расположенных на расстоянии полутора аршин друг от друга, коридоре! «Бывшая» знать и интеллигенция, Голицыны, Татищевы, Осоргины, инженер Кисель-Загорянский и филолог Фокин – вот он, цвет нации, уравненный в своём бесправии торжествующим хамом.

В этом полутёмном коридоре раз в неделю им разрешались свидания с близкими. С двух концов его усаживались «менты»-надзиратели, пристально следившие, чтобы кто-нибудь не перекинул что-либо через заграждение. Из-за большого скопления людей и большого расстояния между заключёнными и их близкими трудно было разобрать отдельные слова. Частые жерди мешали разглядеть дорогие черты. И никак невозможно было коснуться, соединить руки… Но слава Богу и за это! За одно то уже слава, что живы… Жизнь – какая это стала роскошь в новом «свободном» государстве!

Жизнь… Какой странной и страшной сделалась она. Жизнь проходила – в камерах, в тюремных очередях, в толчее и скандалах коммунальных квартир, в трамвайных давках… И в постоянном сознании того, что в любой момент последняя иллюзия свободы в виде права видеть небо над головой будет погребена под сводами Бутырки или Лубянки… Бойтесь работать в иностранных компаниях и даже приближаться к ним. А лучше и вовсе не знайте никаких языков кроме новояза, и тогда вас, вероятно, не заподозрят в шпионаже. Бойтесь выделяться из общей массы каким-либо талантом: особенно, умом и культурой. Ибо нет для хама большего оскорбления, нежели вид умного, культурного человека. Вся природа хама восстаёт в этом случае, требуя стереть с лица земли «выскочку».

Вот, и наполнялись тюрьмы «выскочками», шла в них бесперебойная «ротация кадров». Горбатому всегда обиден вид безупречной осанки, исполненной достоинства прямости. И ломали прямость эту через колено, ломали Человека в человеке, стараясь сделать из него такого же урода, согбенного, опустошённого, бессловесного…

Для Алексея Васильевича арест неожиданностью не стал. Он ещё с семнадцатого года был готов к нему, ждал его. Ждала и Мария, хотя и содрогаясь от одной мысли о нём.

Накануне пожаловал в Посад вовсе нежданный гость – кузен Жорж собственной персоной вместе с Лялей. За все эти годы ни разу не наведывались. Разве что Ляля одна приезжала несколько раз. А тут – как снег на голову.

Жорж широким жестом расставил на столе привезённую снедь и вино, расположился по-хозяйски в кресле. Мало изменило братца время… Тот же гусар. Только в красноармейской тужурке. Дебел да румян, хотя, пожалуй, раздобрел излишне – знать, недурной паёк военспецы от рабоче-крестьянской власти получают. А, вот, Ляля напротив – иссохла вся как будто. И прежде она, бедняжка, красотой не блистала, а теперь и вовсе поблёкла, постарела до срока. И всё-то в землю смотрит, а если и поднимет глаза, то такая затравленность и безысходность в них, что сердце сжимается.

С удовольствием бы выпроводила Мария кузена с порога, но Лялю не могла. А он, видать, для того и взял её, чтобы не прогнали. Не по нутру был Марии этот визит, и какое-то время смотрела она в замешательстве на привезённые продукты. Но Алексей Васильевич подтолкнул её:

– Накрывайте на стол, Марочка. Гостей надобно принять, как следует.

Что ж, принять, так принять. Вдвоём с Лялей на стол собрали быстро, да только ни кусочка не проглотила Мария тем вечером. Не шла в горло эта «барская» трапеза. Да и Ляля едва притронулась. Только вино то и дело подливала в бокал, не обращая внимания на тосты…

А мужчины угощались. И Жорж, как водится, упражнялся в велеречиях.

– Давно, давно нужно было вас навестить! Ведь родные же мы люди, чёрт побери! Эх… Нет нашей бедной Ани. И многих, увы, нет… А мы, сукины дети, ещё и теми, что есть, манкируем! Вы бы приезжали к нам, ей-Богу! Мы теперь с Лялей не то, что раньше. Мы теперь на своей жилплощади обжились! Конечно, дрянь, а не жилплощадь, а зато – своя. Без Дира с его писаками… А то живёшь бедным родственником у этого прохвоста… А я, чёрт побери, офицер! А он кто? Дрянь-поэтишка… Вот, вы приезжайте к нам! С ответным визитом, так сказать! Правда, я всегда на службе… Вот, и нынче чудом вырвался. Случайно вечер свободный оказался и подумал я… И говорю Ляле: «Махнём к Мари!» И раз-два – и мы у ваших ног! По-военному!

Ляля молчала, цедила креплёное вино, словно то был лимонад, и не поднимала глаз. Молчал и Алексей Васильевич, предоставляя Жоржу в своё удовольствие играть странную комедию, которую тот затеял.

– А ещё я недавно мордаша завёл. Лошадок в городе не заведёшь, так хоть собачеем заделаться. А что? Будем с ним на уток ходить, когда свободные деньки выдадутся. Вот, ты, Алексей Васильич, не хотел бы погожим днём в лес на охоту сходить? Это же чудо! Истинное чудо!

– Лес – действительно, чудо, – согласился Надёжин. – А охота, прости, никогда не привлекала меня.