Превращение Карага

– Я вырос в тесной съёмной квартирке на окраине провинциального городка, – начал Миллинг, – одежду носил только из магазинов секонд-хенд. Голодать не голодали, хотя жили бедно, отец зарабатывал гроши, но по ночам ходил на охоту. У него был настоящий инстинкт убийцы. Ох, какой инстинкт! Если не удавалось завалить лесного зверя – он мог просто загрызть соседскую собаку. Этих зануд не жалко. – Миллинг изобразил на лице крайнее презрение. – Жаль только, что потом он валился с ног от усталости и отсыпался днём. Он работал на лесоповале, его уволили, другой работы он не нашёл и стал пить. Пьянство скоро свело его в могилу.

Теперь понятно, почему Миллинг не любит алкогольных напитков.

– А ваша… твоя мать тоже была оборотнем?

Миллинг кивнул:

– Но превращалась редко. Зачем? В нашем квартале от этого не было никакого проку. Меня тянуло в лес, в Сьерра-Неваду, хотя я бывал там только раз, путешествовал автостопом. Снимал на старый фотоаппарат – он всё время ломался – и на видеокамеру. Я хотел снимать природу профессионально.

Он высыпал на ладонь немного перца и весь его слизал. Ничего себе! Жутко жжёт, наверное! Но у Миллинга ни один мускул на лице не дрогнул. На меня он больше не смотрел – глаза бродили по бревенчатой стене.

– И я стал кинооператором. С этого ремесла особо не разбогатеешь. Зато я всегда был на природе. Мог оборачиваться пумой когда захочу.

Как же он из кинооператора превратился в богатейшего человека на всём Западе? Сколько же надо было снимать природу, чтобы так разбогатеть!

Принесли еду, и мы оба умолкли. Такой разговор ни одна живая душа не должна слышать. Не случайно все столики вокруг нас были якобы зарезервированы и стояли пустые. Пока официант подавал еду, Миллинг не удостоил его даже взглядом, а потом коротко бросил:

– Не беспокойте нас, пожалуйста, пока мы не закончим.

Я осторожно потянул носом: бог знает, что мне тут подсунули. Ага, три куска бычьего сердца, слегка поджаренные, без специй. Вкусно.

Хозяин не обратил внимания на еду, даже прибор в руки не взял, так и глядел в стену.

– Пока я снимал фильмы о природе, – тихо заговорил он, – познакомился с одной молодой продюсершей, блондинкой с зелёными глазами. Эвелин была хороша, только не слишком приветлива. Выяснилось, что она тоже оборотень, тоже пума, или горный лев, как и я. С острова Ванкувер. Тамошние оборотни известны своим темпераментом. Я влюбился в неё по уши. Но у неё был друг, пришлось отбивать. – По губам Миллинга скользнула улыбка. – И я справился. Мы были счастливы вместе.

– Это прекрасно, – ввернул я и почувствовал, что у меня горят уши.

С какой стати этот человек рассказывает мне о своей личной жизни?

– И стали ещё счастливее, когда у нас родилась дочь, – продолжил Миллинг. – Мы поселились в Джексон-Хоул: Эвелин надоел Лос-Анджелес, она хотела в горы. Она обожала снег, они с Джун часто валялись в сугробах. В обоих обличьях.

Я испугался, увидев, что у Миллинга на глазах вдруг выступили слёзы. Наверняка у этой истории несчастливый конец.

– Тогда, восемь лет назад, ноябрь выдался солнечный, – голос хозяина стал тише и задрожал. – Я уехал на съёмки, а Джун и Эвелин рвались на природу, в снега. Я велел им не выходить за пределы национального парка – в то время как раз начался сезон охоты. Они не послушались: они ничего не боялись и так радовались солнцу и снегу. Моя жена забыла об осторожности.

Я отложил прибор, моя еда остыла.

– Они не вернулись. Я был в панике. Бросился их искать – ничего. Потом я их всё-таки обнаружил…

Миллинг снова посмотрел на меня, и от его взгляда у меня по коже побежали мурашки.

– Обнаружил на сайте охотничьего клуба… Один из охотников высоко над головой поднимал мертвое тёло моей жены, держал так, чтобы все видели, какую крупную особь ему удалось подстрелить. Его трофей. А на заднем плане я увидел свою дочь, тоже мёртвую. – Руки хозяина сжались в кулаки. – Растерзал бы этого хвастуна! Я тогда разнёс в щепки компьютер. Одним ударом. Но этого, разумеется, было мало.

Я с ужасом наблюдал, как у него вырастают когти, они оставляли глубокие борозды на столе. Я чуть было не закричал: не надо, не хочу знать, что было дальше! Но Миллинг продолжал:

– Я попытался вернуть хотя бы их тела, но тот охотник оставил себе только их шкуры. Одну из них я у него выкупил – шкуру жены. На шкуру дочери мне не хватило денег. Ты понимаешь? Он не хотел мне её отдавать! Я до сих пор помню, что этот человечишка мне ответил: подстрели, говорит, сам себе такое же кошачье отродье.

Мне стало совсем холодно, несмотря на камин. Миллинг, до того не прикоснувшийся к тарелке, теперь набросился на еду, схватил кусок сердца и запихнул его себе в рот, который уже почти превратился в пасть. Он хищно оскалился и клыками стал рвать куски мяса, дико поводя налитыми кровью глазами – это было видно даже сквозь цветные линзы.

Мне захотелось бежать. Эндрю проглотил мясо и продолжил: