Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Сергеич вздохнул. Он работал в Епархиальном управлении со времен Пахомия – то есть с тех времен, когда все храмы Мангазейской епархии можно было пересчитать по пальцам одной руки. Нельзя сказать, что у него никогда не возникало проблем с Пахомием или Евграфом – нет, какие-то трения, конечно, случались. Но редактируемую им газету раньше никогда в печку не отправляли. Шинкаренко затушил бычок о кирпичную стенку, снова вздохнул – и вдруг огромная довольная улыбка появилась на его физиономии, а в глазах вспыхнул задорный блеск. Из-за храма, в длинной темной юбке до пят, появилась Алла Герасимова. По-прежнему симпатичная, зажиточно ухоженная молодая женщина, она совсем недавно, как и договаривались, приехала в Мангазейск и теперь обживалась в местных условиях. Которые, надо сказать, чем дальше, тем больше казались ей весьма специфическими. На этом фоне Шинкаренко был этаким посланцем из мира обычных людей, ну а его неизменный стиль галантного кавалера (галантного, впрочем, только по меркам советских военных гарнизонов) делал общение с ним для Аллы еще более приятным.

Что же до Сергеича, то он от этого знакомства ничего не ждал и видов на нее никаких не имел. А радостная реакция его объяснялась тем, что он так в принципе реагировал на любую молодую женщину, которая была хоть чуть-чуть симпатичнее аллигатора.

– Привет! – все с той же улыбкой поприветствовал Аллу Шинкаренко.

– Привет! – так же непринужденно ответила она.

– Как жизнь? – задал Александр Сергеевич свой фирменный вопрос.

– Да так, слава Богу… Привыкаю вот к местным условиям.

– В каком смысле?

– В разном, – уклончиво, чуть потупив глаза, ответила Алла. – К погодным, и… не к погодным.

– Понятно.

– Непривычно немного, привыкнуть надо…

Шинкаренко довольно демонстративно хмыкнул.

– Это точно, – с явно иронией в голосе ответил он. Алла ничего не сказала, но взгляд ее выражал полное понимание.

– Сергеич! – раздался голос архиерея; Евсевий вышел из-за храма, очевидно, направляясь из квартиры в свой рабочий кабинет. – Зайди-ка ко мне!

Шинкаренко, ни слова не говоря, пошел за ним. Так же беззвучно зашел в архиерейский кабинет. Евсевий сел на свое место, но Шинкаренко садиться не предложил.

– Вот что, Сергеич… – начал Преосвященный. Говорил он спокойно, даже подчеркнуто спокойно и успокаивающе мягко. Что было верным признаком того, что раздражен он не на шутку. – Последний номер я велел сжечь, – продолжил Евсевий.

Шинкаренко молча глядел на архиерея исподлобья.

– Сергеич, мы же с тобой об этом говорили, – в том же тоне продолжил Евсевий. – Ну вот что ты там опять напечатал? Вот это: про Кремль, про власти и прочее?

– Это неправда? – спросил Шинкаренко.

Евсевий вздохнул:

– Может, и правда. Но зачем об этом так писать? Можно же мягче сказать… Аккуратнее.

– Ну так это правда или нет? – снова спросил Шинкаренко.

– Что ты все!.. – уже явно раздраженно ответил архиерей. – Я же сказал, что нельзя так, в лоб!

– Если это правда, то в чем тогда проблема?

– Да пойми ты наконец, что мы не можем сейчас так писать! И я с тобой об этом уже говорил! Мы тут такую стройку затеяли, а тут… Что ты думаешь, эти… Эти ребята за нами не следят?

Под «ребятами» Евсевий подразумевал самый широкий круг врагов – начиная от Александрова и Козлобесова и заканчивая разного рода тайными врагами, о которых писали в национал-патриотических книжках и в существование коих он свято верил. Как верил и в то, что они всегда противодействуют Церкви и, конечно же, постараются не допустить строительства кафедрального собора в Мангазейске. В целом взгляды Шинкаренко – поклонника творчества митрополита Иоанна (Снычева) и Константина Душенова – Евсевию были очень близки. Масоны, сионисты, заговор против России, еврейские козни – обо всем этом он сам был не прочь поговорить, а иногда даже и почитать. Но, однако, два идеологических пункта все сильнее разделяли епископа и редактора епархиальной газеты.

Первый пункт упирался в отношение к нынешнему президенту РФ. Евсевий всегда исходил из того, что Патриарх все знает и понимает гораздо лучше, чем он. И потому ему, Евсевию, следует держаться той позиции, которую оглашает Патриарх. А Патриарх выражал всяческую поддержку недавно избранному главе государства, и уже становилось ясно, что это – взаимно. Поэтому Евсевий утвердился в мысли, что во главе России наконец-то, после лихолетья 1990-х, оказался православный президент.

Шинкаренко же держался строго противоположного мнения.

Вторым пунктом стало отношение к политической и догматической позиции Чистого переулка. Для Евсевия все, что выходило за патриаршей подписью, было столь же авторитетно, как и постановления семи Вселенских Соборов. А Шинкаренко очень жестко отзывался об экуменической позиции Московской Патриархии и вообще скептически относился ко многим постоянным членам Священного Синода. Довольно критично он оценивал и деятельность Алексия II.