Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Вроде получилось очень благочестиво. Однако Алле она сразу не понравилась. И в этом «благословите», и во всем облике этой самой Зинаиды было что-то изломанно-искусственное, ненастоящее, что-то, что отталкивало резко и сразу – примерно так, как отбрасывает от оголенного провода под высоким напряжением. Внешне все выглядит очень, просто эталонно благообразно. Но за всем этим смирением и скромностью ощущалось что-то другое, гнилостное, даже развратное. У Аллы в голове мгновенно вспыхнула ассоциация: в свое время, еще до замужества, в годы ее безбашенной студенческой молодости был у нее один знакомый – девятнадцатилетний бисексуал, подрабатывавший проституцией и мечтавший о карьере порноактера. Видеть его, так сказать, в деле Алле не приходилось. Но при этом в памяти очень четко отпечаталось то липкое, мерзкое чувство, которое этот персонаж вызывал. И в его словах, и в манере одеваться, и во всех его жестах не было «ничего такого» – но при этом находиться рядом с ним, слышать и видеть его было противно просто физиологически. Рационально это чувство объяснить себе было невозможно, и Алла даже сердилась на себя из-за излишней брезгливости (ибо сей бисексуал считался «классным» и общаться с ним было вроде как «прикольно»). Но ничего не могла поделать – как только этот «классный» персонаж появлялся в зоне видимости, к горлу подкатывал тошнотный комок.

И вот теперь, услышав Зинаидино «благословите», она испытала те же самые ощущения.

«Эта Зинаида не из какой-нибудь свингерской тусовки часом?» – подумала Алла и тут же отогнала эту мысль. Какое, в самом деле… Просто очередная девочка, ищущая утешения в Церкви и прибившаяся к матушкам. Очень может быть, действительно несчастная. Про постриг все время говорит (часами может с Павлой об этом рассуждать), о монастыре мечтает.

И Алла сказала себе, что плохо думать о ней – грех.

* * *

Зинаида Юрьевна появилась в окружении архиерейских келейниц сравнительно недавно, где-то за полтора месяца до встречи с Аллой. То есть тогда, когда это окружение начало формироваться.

Варвара и Павла входили в число самых близких к Евсевию людей. У них в прошлом был общий духовный отец, которого многие почитали как старца, и обе монахини знали архиерея уже очень давно – с тех самых пор, когда они сами были еще совсем юными послушницами, а он – всего лишь иеромонахом, недавно переведенным из московского Данилова монастыря. Естественно, столь долгое знакомство и почти ежедневное общение на протяжении многих лет сделало Варвару и Павлу в эмоциональном плане одними из самых близких ему людей. Однако при этом архиерей всегда выдерживал определенную дистанцию, не допуская излишне «семейного» к себе отношения.

Кроме того, вскоре после прибытия в Мангазейск ему пришлось обозначить дистанцию и в иной сфере. Варвара, успевшая войти в курс всех местных сплетен, стала громко возмущаться действиями отца Игнатия, которого «непонятно вообще как рукоположили». Но Евсевий слушать ее не стал.

– У тебя твои кастрюли, сковородки, щетки, швабры есть? – оборвал он Варвару неожиданным вопросом.

– Есть, – слегка опешив, ответила она.

– Ну вот ими и занимайся. А управление епархией – это моя забота.

После этого Варвара замолчала, всецело посвятив себя стряпне, уборкам и цветам. Но ближе к Успению снова начала невзначай давать архиерею советы – по разным мелким вопросам. А Евсевий, успевший за это время освоиться в новом, епископском, качестве, на подобные поползновения реагировал уже более спокойно и, как казалось Варваре, благодушно. Что утвердило ее в мысли о том, что она на правильном пути. Наконец, решающий перелом был достигнут во время праздничной трапезы на приходе отца Аркадия Ковалишина, когда Преосвященный с молчаливым одобрением выслушал все ее замечания. После этого стало понятно: запрет на влезание в епархиальные дела негласно снят.

Не стоит, впрочем, думать, что мать Варвара составила в своей голове некий заговор с целью постепенного присвоения себе властных рычагов. Ничего подобного не было. И быть не могло, потому что для такого рода заговоров ее голова была слишком просто устроена. Суть же происходящего процесса коренилась как раз в этой простоте: Варвара была неспособна увидеть, где заканчиваются кухонно-бытовые вопросы и начинаются какие-то другие, более сложные. На епархию она смотрела так же, как на монастырь. И если в монастырском хозяйстве, по вполне естественным причинам, ее голос был до известной меры уместен, то столь же уместным ей казалось влезать в различные дела уже в епархиальном масштабе. К тому же она полагала, что у нее было нечто вроде миссии.

– Слишком добрый Владыка, ой, слишком добрый! – не раз делилась она своими опасениями с Павлой. – А они и пользуются! Накрутят еще чего за его спиной!