Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Существовало ли логичное объяснение триумфального проникновения на архиерейскую кухню Зинаиды Юрьевны? Пожалуй, секрет успеха состоял в том, что, придя единожды, она уже пребывала там постоянно. Почти каждый день она появлялась во дворе Свято-Воскресенского храма (при этом, так уж получалось, почти всегда рядом с Евсевием, у которого очень почтительно брала благословение), стояла на службе, а потом, конечно же, шла к матушкам. Она была готова безконечно слушать рассуждения Павлы о монашестве и сама регулярно жаловалась на то, что в миру она своей судьбы уже не видит и все больше мечтает о монастыре… И очень скоро Варвара с Павлой, украдкой умиленно вздыхавшие при виде столь добродетельной и многострадальной девушки, привыкли к ней и стали воспринимать ее как свою. А поскольку обе матушки были, по светским меркам (а по правде сказать, и по церковным), не слишком образованными, то вскоре у них вошло в привычку по разным мирским вопросам консультироваться у Зинаиды Юрьевны. Которая и стала для них в одном лице воспитанницей, секретарем и адъютантом.

* * *

Шинкаренко молча смотрел на частично опустошенный пол-литровый пластиковый стакан с пивом. Пиво, кстати, было неплохое – Мангазейск славился своим пивным заводом, выпускавшим действительно годную продукцию и по вполне доступным ценам. Это неизменно радовало Александра Сергеевича, старого и закоренелого любителя пива. Все остальное, увы, радовать его не могло. На дворе стояло первое декабря. Совсем недавно начался Рождественский пост, и совсем скоро, шестого числа, должен был праздноваться зимний день памяти святого благоверного князя Александра Невского. Его, Александра Шинкаренко, день Ангела. И именно сегодня в новом номере «Православного Мангазейска» вышла заметка «Почему сменили редактора?» Поскольку версткой по-прежнему занимался сам Шинкаренко, то, ко всему прочему, ему лично пришлось заверстывать этот материал, и не куда-нибудь, а на первую полосу.

– Обязательно на первую полосу, – наставническим тоном указал ему Панасюк, с наслаждением исполнявший свои обязанности главреда. Шинкаренко поднял на него пренебрежительно-вопросительный взгляд.

– Владыка благословил, – добавил отец Евгений. Шинкаренко, не говоря ни слова, с ничего не выражающим (по обыкновению) лицом, продолжил работать. Но, хотя ни один мускул его лица не дрогнул, содержание заметки его буквально ошеломило. Настолько, что после работы (которую он, вопреки обыкновению и не без некоторой демонстративности, закончил ровно по часам, в восемнадцать ноль-ноль) он зашел в одно захудалое дешевенькое кафе, что находилось на полпути от Епархиального управления к его дому, и взял там два пол-литровых стакана с пивом. Для весьма скудного семейного бюджета посещение даже столь непритязательного заведения было серьезным обременением, и Александр Сергеевич, конечно, это знал. Но трату, однако же, счел необходимой. Очень уж хотелось посидеть спокойно над пивной кружкой, в некотором отдалении ото всех – и от епархии, и от семьи, и даже, пожалуй, от друзей… По крайней мере, именно сейчас. Хотя бы совсем недолго…

Последней каплей – или последним ударом, за которым последовал неизбежный психологический нокдаун, стала та самая заметка, которую Панасюк, в соответствии с архиерейским благословением, потребовал поставить на первую полосу. Написана она была не то чтобы со стилистическими погрешностями, а просто косноязычно и безсвязно. Но самым примечательным, конечно, был ее смысл. Начиналась она со слов: «В последнее время многие спрашивают: почему сменили редактора газеты?» Увидев такое вступление, Шинкаренко мысленно хмыкнул. Какие многие? Те, кто знал, что у «Православного Мангазейска» новый главред, знали также и причину, почему это произошло. Но большинство читателей об этом еще не слыхали. Ну а дальше излагалось все то, о чем ранее приватно уже говорил Евсевий: что издание под руководством Александра Сергеевича Шинкаренко стало не церковным, а политическим, что оно вместо того, чтобы сеять в людских душах мир и стремление к христианской жизни, вносило в умы разлад и различные страсти, дух бунтарства и мятежа. А завершался сей обличительный материал довольно странной (по крайней мере для непосвященных в епархиальную кухню) фразой: «Поэтому главного редактора сменить было необходимо, невзирая на чьи-то симпатии или антипатии».