Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Все, что с ним происходило в последнее время, ему очень нравилось. Казалось, жизненный путь его определился твердо и ясно, и определился так, как ему и хотелось. Скоро он должен окончить университет. И если его однокурсники судорожно и надрывно гадали, куда бы им податься, то он уже твердо знал: он будет при Церкви. Точнее, официально станет работником Епархиального управления, а неофициально он и так им давно является – как главред «Православного Мангазейска».

Артемий оставался вполне искренним в своей вере и потому, конечно, пытался быть смиренным и просто скромным. Но, несмотря на все старания, он не мог подавить волну радостного и тщеславного восторга, накрывавшего его при мысли о том, как многого он достиг в свои двадцать с небольшим лет!.. Ну, то есть понятно, что это не по его заслугам, а только лишь милостью Божией… Но до чего же хорошо! Здорово просто! Он – уже и главный редактор епархиальной газеты. И архиерейский алтарник (алтарником он называл себя, опять же, из скромности – все прочие величали его иподиаконом). И, де-факто, секретарь Владыки. То есть официально его, конечно, на эту должность никто не назначал, но он уже писал для Евсевия тексты его выступлений (которые тот регулярно зачитывал то в университетах, то на торжественных собраниях) и даже готовил его доклады для разных церковных конференций. Получались эти доклады в действительности довольно безхитростными, местами – почти детскими. Слушатели, особенно из числа московских профессоров и столичных церковных интеллектуалов, иронически улыбались, когда Евсевий твердым голосом зачитывал лихо, по-неофитски пламенно завернутые фразы. Но самого Евсевия такой стиль вполне устраивал, а Артем просто писал то, что считал нужным. И был этим очень доволен.

И от его внимания, конечно, не ускользнуло, что не только в Мангазейске, но и в иных городах и весях его, Артемия Дмитриева, уже начинают воспринимать как не совсем обычного человека. Он – не просто молодой парень, почти мальчик. Он – приближенный Владыки, его доверенное лицо. И почтение, оказываемое Евсевию как архиерею, так или иначе простиралось и на Артемия. Конечно, когда они с Преосвященным оказались в Чистом переулке, он этого не ощутил (в Чистом переулке любой клерк построит не то что провинциальных иподиаконов, но и провинциальных архиепископов). Но вот во время общения Евсевия с его духовными чадами – среди которых попадались и очень успешные бизнесмены, и сравнительно крупные чиновники – чувствовалось некое особое к нему отношение. Как чувствовалось оно со стороны клириков и работников того московского прихода, где обыкновенно, бывая в столице, останавливался Евсевий. Теперь там вместе с ним остановился и Дмитриев. Тут на него смотрели снизу вверх не только работницы трапезной, но даже священники – за исключением лишь отца настоятеля, однокашника Евсевия по семинарии. Казалось, они готовы расшибиться, чтобы выполнить любую его просьбу.

К чести Артема, надо сказать, что он этим не пользовался. Но само это отношение, само ощущение собственной резко возросшей значимости грело душу чрезвычайно сильно. Радовало внимание. Радовало уважение. Радовало доброе, отеческое отношение Владыки. Наконец, хоть и в последнюю очередь, радовали и некоторые материальные вещи – вроде ухи с осетриной, бывшей дежурным блюдом во время пребывания в Москве (архиерейский однокашник был настоятелем весьма богатого прихода, и своего владычного однокурсника принимал не без известного размаха). Но все же самым главным для Артема оставалось ощущение причастности к большому и важному делу. Делу, которое для него только-только начинается, но в котором он играет уже не последнюю роль. А сколько всего впереди! Если его сверстники, вместе с ним выпускавшиеся из университета, смотрели в будущее с тревогой и весьма смутными надеждами, то перед ним расстилалась совсем другая жизнь: интересная, яркая, солнечная, наполненная трудом – но важным, почетным и любимым трудом! – жизнь, похожая на восход солнца в океане: такая же безбрежная, такая же прекрасная и такая же вечно юная. И он вновь и вновь мысленно повторял слова митрополита Макария (Булгакова), прилагая их, естественно, к себе: «Сильно нравится мне моя теперешняя жизнь, в полном смысле рабочая и деловая».

А сверх этого, появилось в жизни Артема нечто другое, столь же важное для него, как и для абсолютного большинства людей его лет. Вернее даже, не нечто, а некто. Именно о ней – а это, конечно, была она – он в очередной раз задумался сейчас, в алтаре храма Христа Спасителя. Задумался настолько сильно, что забыл протянуть Владыке его митру, и тот, повернувшись, сам молча забрал ее у него из рук.

Артем, как обычно, смутился, равно коря себя за блудный помысл и за всегдашнюю свою нерасторопность. Евсевий же не обратил на эту ситуацию никакого внимания: он знал, что его помощник ловок и точен лишь при составлении текстов и неуклюж во всех прочих делах.

* * *