Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

И все понимали: епархиальная жизнь подчинена одной великой цели. Сейчас по всей России перед мирянами открывается много новых возможностей, новых путей церковного делания, новых, говоря языком святоотеческих трудов, поприщ. Но это – вообще. А здесь, у нас, в Мангазейской епархии – здесь все это тоже будет. Но только после того, как будет выполнена самая главная миссия, когда в ярко-голубое мангазейское небо устремятся сверкающие нитридом титана пять куполов нового, второго по величине после московского храма Христа Спасителя, кафедрального собора. Это будет не просто победой, а Победой с большой буквы. Такой, которая, как известно, одна на всех… А пока этого не случилось, епархия живет в режиме военного времени, и Православному молодежному движению надлежит жить в этом режиме вместе с ней.

И молодежь, более или менее православная, так и жила.

Вскоре после закладки первого камня появился обычай еженедельных молебнов, которые совершались прямо на соборной стройплощадке. Там молились и участники движения. А иногда, по благословению отца Василия-Кассиана, они делали это самостоятельно, без священника. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания и не провоцировать очередных – негативных для епархии – слухов, молиться благословлялось втайне. Участники ПМД приезжали к стройплощадке и, встав где-нибудь у стены, не привлекая внимания, про себя три раза читали так называемое «правило батюшки Серафима».

Артему такие тайные, самостоятельные молебны очень нравились. Атмосфера таинственности, молчаливого молитвенного единства наводила его на размышления о древних христианах, скрывавшихся от гонителей в лабиринтах римских катакомб, или о новомучениках и новых исповедниках, совсем еще недавно вынужденных прятаться от своих преследователей и поклоняться Богу втайне от окружающих… Именно во время таких «тайных» молебнов Артем и стал обращать внимание на Надю, которая посещала их регулярно. А нередко бывало и так, что прочитать Серафимово правило приезжали только они вдвоем.

Среди девиц, состоявших в ПМД, Надя Загоскина несколько выделялась. Прежде всего, она давно уже не была студенткой – ей было чуть за тридцать, и в свое время она сама успела поработать в педуниверситете преподавателем. Была замужем, родила дочь, потом развелась. История вышла, что называется, темная. Надя была красивой и, по мангазейским меркам, вполне социально успешной девушкой. Да и дурой ее назвать было нельзя. Но, однако, инициатором развода выступил ее супруг. Что именно послужило тому причиной, никто доподлинно не знал, так как Надежда была не слишком разговорчива и близких подруг, с которыми бы она могла пошептаться на такие темы, у нее не имелось. (Или были, но остались безвестными.) Во всяком случае, она пребывала в разводе и в одиночку воспитывала школьницу-дочь. Поскольку преподавательской зарплаты ей на это не хватало, то из вуза она уволилась и теперь работала в банке.

Красивая, пока еще молодая, образованная и вообще эрудированная, скромная и сдержанная, она не могла не привлекать к себе мужского внимания. Самым первым кавалером, который обыкновенно пристраивался к ней в кильватер, был, конечно, Шинкаренко. Как всегда, он неизменно подавал ей пальто, на улице всегда предлагал свою твердую, как железнодорожный рельс, мужскую руку и источал в пространство протуберанцы искрометного юмора. В общем, использовал весь джентльменский набор, который мог сделать его неотразимым в глазах дамы. Аналогичным образом поступали и другие мужчины, изредка попадавшие в православно-молодежный круг общения.

Однако Надя, хотя и реагировала на подобные кавалерские заходы вполне благосклонно, но держалась отстраненно и в отношении Шинкаренко, и в отношении всех прочих персонажей, пытавшихся поразить ее своими джентльменскими манерами. Улыбалась, отвечала на их шутки, иногда соглашалась пройтись вместе с ними по улице под ручку (зимой это было особенно актуально, в связи с гололедом) – но ничуть не более того. Поначалу такая холодность даже раздражала Шинкаренко, но он довольно быстро смирился с этим, переключившись на более доступные объекты – благо, свежее пополнение стремительно воцерковляющихся студенток находилось в шаговой доступности. А с Надеждой у всех как-то складывались ровные, приятельские отношения. Но не более того.

Артем Дмитриев был последним, кто мог рассчитывать здесь на нечто большее, чем просто приятельство. В свои двадцать с небольшим он по-прежнему оставался нескладным юношей, уже, конечно, не подростком, но еще слишком неопытным и со всех сторон зеленым. Он не мог похвастаться мужским шармом и привлекательностью. К тому же по характеру и манерам он был вполне типичным ботаником. А если к этому прибавить то, что он был еще и ревностным неофитом и девственником, то набор опций у него, особенно на фоне иных-прочих многоопытных мангазейских церковных мачо, получался совсем не проходной.