Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

«А ведь он так и вправду до епископов дойдет!» – с досадой подумал Евсевий, вспоминая все то, что он три дня видел и слышал в Кыгыл-Мэхэ. Шансы были не то чтобы велики – ибо, как известно, молодых, амбициозных и денежных архимандритов, мечтающих об архиерейской шапке, в Москве всегда достаточно, – но они были. Уж слишком любила отца Виктора местная интеллигенция, уж слишком привыкли видеть все, вплоть до местного президента, в нем главу Православной Церкви в Тафаларской республике. А президентское благоволение и президентское слово, кто бы там от чего отделен не был, могли весить очень много… Впрочем, не это было самое страшное. Самое страшное было в том, что кто бы ни стал главой новой Тафаларской епархии, для епархии Мангазейской это был бы сокрушительный удар. Единственный открытый монастырь оставался в Тафаларии. Более половины приходов находилось там же. В самом Кыгыл-Мэхэ храмов (причем старых, дореволюционных храмов) было больше, чем в Мангазейске.

«Если пораскинуть мозгами, так архиерейскую кафедру нужно было в Кыгыл-Мэхэ делать, а не в Мангазейске», – рассуждал, оставшись наедине, в своей келье, Евсевий. Однако решение принимали в Москве, и уже очень давно. И теперь все это – и монастырь (а на очереди вслед за Спасо-Преображенским мужским ожидалось открытие женской обители), и больше половины приходов, и старые церкви Кыгыл-Мэхэ – находились в распоряжении благочинного, протоиерея Виктора Джамшадова. Позиции которого были чрезвычайно прочны и который был явным церковным «сепаратистом».

Правда, выяснилось и кое-что другое: помимо друзей, весьма многочисленных и высокоранговых, были у отца Виктора и враги. Если не брать в расчет вероятных тайных недоброжелателей, то явных можно было отнести к двум довольно занятным группам.

Группа первая – местное реестровое казачество, «Восточно-Сибирское казачье войско». Как и абсолютное большинство «реестровиков», особенно в Сибири и на Дальнем Востоке, это была структура вполне клоунская. На какое-либо мероприятие в самом Кыгыл-Мэхэ они могли вывести человек двадцать от силы. И что это были за люди! Светлые лица с огромными, мясистыми мешками под глазами и другими признаками систематического многолетнего алкогольного отравления. Офицерские погоны, пришитые поверх поношенных советских солдатских гимнастерок. Кителя, даже вполне приличные, но надетые вместе со спортивными штанами (обладатели кителей наивно рассчитывали, что полоски сойдут за лампасы и что «никто не заметит»). В зимнее время – безконечное разнообразие папах, начиная от кавказских и заканчивая советскими полковничьими, шинелей, армейских и милицейских бушлатов. И, конечно же, кресты, кресты и кресты, гроздьями висящие на всех этих нарядах, начиная от всем известного «За возрождение казачества» и заканчивая всякой экзотикой, неизменно копирующей формы креста георгиевского. А на плечах красовались поистине уникальные погоны казачьих лейтенантов и подполковников…

Вся эта публика не без основания полагала, что казачество исторически связано с православием, и периодически порывалась сотрудничать с Тафаларским благочинием. Однако отец Виктор все эти попытки блокировал и потому довольно быстро стал восприниматься кыгыл-мэхинским казачьим атаманом как лютый враг.

Почему Джамшадов невзлюбил казаков, никто точно не знал. Одна из версий была такова: отец Виктор их терпеть не может, потому что они – националисты и ненавидят его как армянина (перса?), да еще и женатого на тафаларке.

Доблестное казачество, надо сказать, в неофициальной обстановке неоднократно делало заявления, подтверждающие эту версию:

– Да он же, мать его, чурка! Чуркобес! – сколько раз, с горечью и надрывом, звучали эти слова над покрытым газетами столом в «войсковом правлении», где очередной дежурный казак, вкупе со своим казачьим или не казачьим корешем, распивал очередную бутылку дешевой водки.

Но тут возникала проблема. Казаки, конечно, могли быть русскими националистами и потому не любить отца Виктора. (А отец Виктор, соответственно, не должен был любить их.) Однако, хотя «Восточно-Сибирское казачье войско» (ВСКВ) существовало уже больше десяти лет, составляющие его казаки так и не могли определиться, кто же они по национальности. Очень многие считали, что казаки – это особый народ, а вовсе и не русские. Главный аргумент в пользу особой национальной идентичности был такой: если статус казаков как народа будет признан, то тогда можно будет добиться признания их репрессированным народом. А если это произойдет, то из федерального бюджета станут выделять средства, на которые можно будет как следует возродиться.

Такие слова, как «бюджет» и «средства», пробуждали казачью национальную идентичность во многих душах. Особенно в тех, кто стал казаком «по жене» или просто «поверстался» от нечего делать в начале 1990-х.