Магистр Карлотта дан Эйдер, глава гильдии торговцев пряностями, сидела на стуле, сложив руки на коленях, и изо всех сил старалась сохранять достоинство. Её кожа стала бледной и жирной, под глазами виднелись тёмные круги. Белое платье перепачкалось в грязи тюремной камеры, волосы утратили свой блеск и безжизненно свисали вокруг лица. Без пудры и драгоценностей она выглядела старше, но всё равно казалась прекрасной.
— У вас усталый вид, — сказала она.
Глокта приподнял брови.
— Последние несколько дней были тяжёлыми. Сначала допрос вашего сообщника Вюрмса, потом небольшое дельце с атакой армии гурков, которая стоит под нашими стенами. Вы тоже выглядите несколько утомлённо.
— Пол моей крошечной камеры не очень удобен, да и помимо того забот хватает. — Она посмотрела на Секутора и Витари в масках, которые непреклонно стояли, скрестив руки и прислонившись к стенам по обе стороны от неё. — Я умру в этой комнате?
— Посмотрим. Вюрмс уже рассказал нам большую часть того, что нам нужно. Вы пришли к нему, предложили ему деньги за подделку подписи его отца на определённых документах, чтобы отдавать приказы от его имени определённым стражникам. В общем, за участие в передаче города Дагоски в руки врагов Союза. Он назвал всех, вовлечённых в вашу схему. Подписал признание. Его голова, на тот случай, если вам интересно, украшает ворота рядом с головой вашего друга Излика, императорского посла.
— Вместе, на воротах, — пропел Секутор.
— Я не смог получить от него только три вещи. Ваши мотивы, вашу подпись и личность гуркского шпиона, убившего наставника Давуста. И я получу эти три вещи от вас. Сейчас.
Магистр Эйдер тщательно прочистила горло, тщательно разгладила подол своего длинного платья и села, выпрямившись так гордо, как только смогла.
— Я не верю, что вы станете меня пытать. Вы не Давуст. У вас есть совесть.
Уголок рта Глокты слегка дёрнулся.
— У меня есть совесть, но она слабая и иссохшая. Она не защитит ни вас, ни кого-либо другого даже от сильного ветра. — Глокта сделал долгий и тяжёлый вздох. В комнате было слишком жарко, слишком светло, глаза болели и дёргались, и он медленно потёр их, произнося:
— Вы даже не представляете, какие вещи я делал. Ужасные, злые, непристойные, и вас стошнит от одного их перечисления. — Он пожал плечами. — Время от времени они меня изводят, но я говорю себе, что у меня были веские причины. Годы проходят, и невообразимое становится обыденным, ужасное скучным, непереносимое превращается в рутину. Я заталкиваю всё это в тёмные уголки своего сознания, и вы даже представить себе не можете, сколько там всего уже скопилось. Изумительно, с чем может жить человек.
Глокта посмотрел на Секутора, потом на Витари — их глаза блестели сурово и безжалостно.
— Но даже если предположить, что вы правы, неужели вы можете всерьёз притворяться, будто подобные угрызения совести есть у моих практиков? Ну, Секутор?
— Подобные что?
Глокта грустно улыбнулся.
— Видите. Он даже не знает, что это такое. — Он откинулся на своём стуле.
Магистр Эйдер, казалось, разом осела. Её плечи поникли, голова опустилась, губа задрожала.
— Задавайте свои вопросы, — прохрипела она.
— Вюрмс сказал нам, кому нужно было заплатить, и сколько. Определённым стражникам. Определённым чиновникам в администрации его отца. И, разумеется, значительная сумма ему самому. В этом списке удивительным образом отсутствует одно имя. Ваше. Вы и только вы не просили ни о чём. Сама королева торговцев упускает сделку? Мой разум отказывается понимать. Что они предложили вам? Почему вы предали своего короля и страну?
— Почему? — эхом отозвался Секутор.
— Отвечай ему, блядь! — крикнула Витари.
Эйдер испуганно съёжилась.