Прежде, чем их повесят

— Не время паниковать, — прорычал Глокта. — Я не больше вас хочу кончить, плавая возле доков, но здесь дело тонкое. Надо позволить им думать, что возможно им удастся повернуть всё по-своему, и никто не станет делать резких движений. Пока я не буду готов. И запомните, практик, это первый и последний раз, когда я вам объясняюсь. А теперь уберите от меня свои ёбаные лапы!

Её рука не убралась, а наоборот, пальцы сжались, врезаясь в руку Глокты, как тиски. Она прищурила глаза, в уголках появились яростные морщинки. Может я её недооценил? Может она собирается перерезать мне глотку? Он чуть не ухмыльнулся от этой мысли. Но в этот миг из тени тускло освещённого зала вышел Секутор.

— Поглядите-ка на этих двоих, — проворчал он, топая к ним. — Меня всегда изумляло, как любовь цветёт в самых неподходящих местах, и между самыми неподходящими людьми. Так роза пробивается через каменистую почву. — Он прижал руки к груди. — Это греет моё сердце.

— Мы его взяли?

— Конечно. Как только он вышел из зала совещаний.

Рука Витари обмякла, Глокта стряхнул её и зашаркал в сторону тюремных камер.

— Почему бы вам не пойти с нами? — крикнул он через плечо, заставив себя не потирать больную плоть своей руки. — Сможете написать об этом в следующем отчёте Сульту.

Сидя, Шаббед аль-Излик Бураи выглядел намного менее величественно. А особенно на покрытом порезами и пятнами стуле в одной из маленьких жарких камер под Цитаделью.

— Не правда ли, гораздо лучше говорить на равных? А то несколько сбивало с толку, когда вы так сильно надо мной возвышались. — Излик фыркнул и отвернулся, словно говорить с Глоктой было ниже его достоинства. Словно богатый человек, которому надоедают попрошайки на улице. Но мы вскоре вылечим его от этой иллюзии.

— Мы знаем, что в наших стенах есть предатель. В самом правящем совете. Скорее всего один из тех высокопоставленных лиц, кому вы только что передавали свой маленький ультиматум. Вы скажете мне, кто. — Никакого ответа. — Я милосерден, — провозгласил Глокта, весело махая рукой, в точности как посол несколькими минутами ранее, — но у моего милосердия есть пределы. Говорите.

— Я здесь под флагом переговоров, выполняю миссию, порученную самим императором! Нападение на безоружного посланника противоречит всем правилам войны!

— Переговоры? Правила войны? — Глокта хихикнул. Секутор хихикнул. Витари хихикнула. Иней молчал. — А они ещё есть? Оставьте этот мусор для детей вроде Виссбрука, взрослые так не играют. Кто предатель?

— Мне жаль тебя, калека! Когда город падёт…

Оставь свою жалость. Она тебе пригодится для себя. Кулак Инея не издал почти ни звука, врезавшись в живот посла. Тот выпучил глаза, раскрыл рот, сухо закашлялся, его чуть не стошнило, он постарался вдохнуть и снова закашлялся.

— Удивительно, — задумчиво проговорил Глокта, глядя, как посланник силится вдохнуть. — Большой человек, маленький человек, тонкий, толстый, умный, глупый — все они одинаково реагируют на удар кулака в живот. Только ты думаешь, что ты самый могущественный человек в мире. А в следующий миг уже не можешь сам вздохнуть. Некоторые виды могущества — не более чем игры разума. Этому меня научили ваши люди, под дворцом вашего императора. Точно говорю, там не было никаких правил войны. Вы всё знаете о неких боях, о неких мостах и о неких молодых офицерах, а значит, вы знаете, что я был на вашем месте. Но есть разница. Я был беспомощен, а вы можете остановить это в любой миг. Вам нужно только сказать мне, кто предатель, и вас отпустят.

Излик наконец смог восстановить дыхание. Но большая часть его высокомерия исчезла, и, можно надеяться, навсегда.

— Я ничего не знаю ни о каких предателях!

— Неужели? Ваш господин император посылает вас сюда вести переговоры без фактов? Сомневаюсь. Но если это правда, то мне от вас на самом деле нет никакой пользы, не так ли?

Излик сглотнул.

— Я ничего не знаю ни о каких предателях.

— Посмотрим.

Большой белый кулак Инея врезался посланнику в лицо. От такого удара Излик свалился бы набок, если бы другой кулак альбиноса не попал по нему, разбив нос и отбросив назад через спинку стула. Иней с Секутором подняли его, поставили стул и швырнули на него задыхавшегося посланника. Витари смотрела, скрестив руки.

— Очень больно, — сказал Глокта, — но боль можно перетерпеть, если знаешь, что она не продлится долго. Если, скажем, она не может длиться дольше, чем до заката. Чтобы по-настоящему сломать человека быстро, нужно угрожать лишить его чего-то. Причинить ему такую боль, которая никогда не излечится. Мне ли не знать.