Презренный кат (СИ)

— Пойдем сейчас же туда Никитушка, — взмолился Чернышев, прислоняясь спиной к покосившемуся плетню. — Пойдем, мне с ней поговорить надо. Анюта это. Повидать мне её надо сейчас же. Повидать.

Никита хмыкнул, покачал головой и, не говоря больше ни слова, подхватил ката под руку и почти силком потащил его в избу.

— Пойдем, Никитушка к Анюте, — не унимался по пути к дому Еремей. — Пойдем. Очень тебя прошу, пойдем.

— Какая к черту Анюта? — уже у самого порога строго огрызнулся шорник. — Анюту ему подавай! Ты на себя посмотри. Ты же белый, как январский снег, в поту весь холодном и туда же, к бабам немецким. Ишь, какой ухарь? Так они тебя и ждут? Они нашего брата не очень жалуют. Не нашего это поля ягоды. Не нашего.

— Пойдем, — опять прохрипел кат, с трудом сдерживая стон. — Очень тебя прошу, пойдем. Надо мне туда идти, понимаешь, надо.

— Ладно, пойдем, только завтра, — махнул рукой Никита. — Я сейчас быстро сбрую сварганю. Меня Шульц там один просил сбрую ему подешевле сделать. Я ему сделаю сегодня в ночь, и завтра мы с тобой пойдем. Пойдем, раз тебе так хочется. Только, ты сам-то дойдешь ли?

— Дойду, — прошептал Еремей и закрыл глаза. — Я Никитушка ради такого дела, куда хочешь дойду. Мне ведь кроме, как дойти до Анюты и не остается больше ничего. Всю жизнь она мне смутила, да так крепко смутила, что я теперь ради неё до самой дальней стороны дошагаю. Не сомневайся, дойду я, а не дойду, так доползу до слободы той. Не сомневайся.

Утром Чернышеву стало значительно лучше, и он с самого рассвета стал надоедать Никите. Тот долго отмахивался, ссылаясь на неотложные дела, но к полудню сдался. Потыкал шорник наспех иголкой какую-то сбрую, скоро обрезал торчащие кое-где нитки и пошагали они по дороге в сторону Кукуя.

Жила немецкая слобода совсем иначе против русского обычая. Всё здесь было как-то не по-нашему. Дома другие, улицы в чистоте, трава везде скошена аккуратно, бурьяна совсем не видно и люди почище одеты. Идешь по этой слободе, и будто в другой город попал. Еремей в Петербурге такие дома, конечно, видел, но, насмотревшись с избытком в последнее время русских изб, здорово изумлялся. А еще к тому же, если, по правде сказать, были в новой русской столице иностранные дома понеряшливей чуть-чуть, на скорую руку они были там построены. Словно на время их возводили. Не то, что в Москве, здесь немец основательно засел. Вон домики, какие аккуратные, будто с картиночки сошли. Никита, конечно, глаза на эту красоту не особо пялил, он только слегка посмеивался над своим товарищем, как тебе, мол, братец здешние порядки? Не ожидал, поди, такого в Москве встретить? Понял теперь, почему немецкие девки русских парней не жалуют?

Не спеша, шли они по опрятной улице и скоро пришли к домику нужного им на первых порах Шульца. Постучал вежливо Никита в ворота и выглянул из ворот плешивенький старичок в полосатом колпаке. Веселый такой. Всё смеется да улыбается.

— Доброго здоровьичка вам, господин Шульц, — низко поклонился немцу шорник. — Как поживать изволите? Как ваше здоровье? Как супруга себя чувствует? Заказец вот ваш принес. Как договаривались, так и принес.

— Какай такой заказ? — недоуменно захлопал серыми глазками старик. — Не было никакого заказа и уговора о нем не было. Не было.

— Да как же так не было? — хлопнул себя кулаком в грудь Никитка. — Ещё как было-то, али запамятовал, как намедни спрашивал у меня про сбрую. Вспоминай, вспоминай Густав Карлович. Ты тогда еще с бабой своей по базару ходил, а она около меня сапожки себе торговала. Помнишь, красные такие. А пока она их примеряла, так ты сам же ко мне подошел и стал сбруей интересоваться.

— Сам?

— Непременно сам.

— Так то давно было. Приглядывал я тогда сбрую, но уж той поры времени много прошло. Купил я уже сбрую.

— А ты ещё одну возьми, — не унимался шорник. — Сам ведь знаешь, как у нас: до слова крепись, а взял слово, так держись.

— Не давал я тебе никаких слов, — топнул ногой немец, начиная, понемногу сердиться. — Не было этого. Врешь ты всё!

— Да как же не было-то? Баба твоя сапожки на базаре торговала? Ответь по чести, торговала или нет?

— Покупала моя жена обувь. Не отрицаю.

— Вот видишь, — назидательно поднял палец вверх Никита, — а ты говоришь, вру. Раз не вру, бери сбрую. Я тебе подешевле принес. За два рубля всего. Видишь, с каким я к тебе уважением отношусь? Видишь, как дешево товар отдаю? Всего ведь два рубля только. И товар я тебе на дом принес.

— За это два рубля?! — покраснев, будто свекольная похлебка, взъярился старик, выхватывая сбрую из рук Никиты. — Да я на два рубля десять себе таких куплю.

— Сколько, сколько?

— Десять!

— За два рубля?

— За два рубля.

— По двадцать копеек за сбрую?

— По двадцать копеек!

— Врешь!

Немец куда-то резво убежал, захлопнув перед продавцом крашенные ворота. Однако не успел Еремей Матвеевич попросить, как следует своего проводника пройтись по иностранной слободе в поисках Анюты, ворота вновь растворились, и из них выскочил хозяин со сбруей в руках.