Презренный кат (СИ)

— Кто здесь меня спрашивал? — чересчур любезно улыбаясь, поинтересовался старик, слегка коверкая русские слова. — Какому монаху я понадобился? Что это за дело такое ко мне может быть? Никогда я вроде с русскими монахами дел не имел.

— Это ты, что ли Бахман-то? — выворачивая, затекшую от неудобного лежания шею, опять же сурово уточнил Чернышев. — Ты что ли?

— Я, — продолжая елейно улыбаться, мотнул безбородым лицом любезный старикашка. — Я он самый Бахман и буду.

— Привет тебе с криволожского погоста, от батюшки твоего немецкого, — прохрипел Еремей, поворачивая голову в другую сторону. — Помнишь, погост-то тот или позабыл уже?

Лицо Бахмана мгновенно переменилось. От улыбки на нем не осталось и следа. Старик суетливо завертел головой, наклонился к самому уху ката и прошептал зло, на очень чистом русском языке.

— Ты от кого пришел сволочь?

— Сам знаешь от кого, а не знаешь, так вспоминай скорее, — огрызнулся Еремей и бессильно упал носом в землю. — А пока вспоминаешь, скажи своим басурманам, чтоб отпустили меня. Руки у меня затекли.

Еремея Матвеевича тут же развязали и проводили к дому старика. По дороге туда нашелся и Никита. Он был весел и радостен, несмотря на припухлость обоих глаз и носа.

— За двадцать пять копеек сторговал, — сразу же сообщил он Чернышеву о своем коммерческом успехе. — Дожал я Карлыча, никак он не хотел сбрую взять, да только не устоял. Вот чудак человек! С кем тягаться вздумал!

Никиту Бахман в избу не пустил, а велел дожидаться Еремея на улице, повелев вынести шорнику кружку какого-то пива. Никита кружке возрадовался и в приподнятом чувстве остался ждать своего квартиранта, а квартирант в это время сидел за столом под суровым взглядом старика.

— Ну, и где сейчас Филька прячется? — вдоволь насмотревшись на гостя, поинтересовался старик. — Чего сам-то не пришел? Неужто испугался?

— Чего надо, того и не пришел, — решил не говорить немцу всей правды кат. — Тебе-то, какое дело?

— Ладно, ладно, — миролюбиво похлопал по плечу Еремея Бахман. — Не пришел и бог с ним. Вам чего деньги нужны?

Чернышев неопределенно пожал плечами, выигрывая время на обдумывание последнего вопроса. Деньги ему действительно были нужны. Будут у него деньги, так и до Петербурга добраться можно в два счета. Вспомнил он как не далее, чем вчера после обеда очень сожалел Никита, что денег у него в данный момент маловато.

— Да были б у меня деньги, я б тебя Еремей в Петербург за четыре дня доставил, — рубал шорник воздух рукой. — Мы б с деньгами с тобой такой экипаж бы разыскали, что за нами бы сам черт не угнался.

— Ага, — смеялся в ответ шорнику кат, — до первой заставы бы не угнался, а после неё посадили бы меня в сырую яму и все черти туда б слетелись на свеженького. Бумаг-то на путешествие в экипаже у меня нет никаких.

— Да ты чего, Ерема, — утирая тыльной стороной ладони нос, горячился Никита, — да с деньгами-то я тебе такую бумагу найду, что везде не только пропускать будут, а ещё и почет при этом творить. Нам бы с тобой только денег найти. Рубликов этак пятьдесят. Можно и больше, конечно, но пятьдесят в самый раз было бы.

И вот, судя по интонации голоса старика, денег найти вполне можно, только совестно их было просить неизвестно за что. Вот если бы хотя бы намеком понять, что к чему, тогда бы сразу всё яснее стало. Тогда бы и пятьдесят рублей спросить было бы не грех. Эх, знать бы только что к чему. Опустил Еремей Матвеевич голову и стал ругать себя самыми последними словами за то, не расспросил как следует Дементия про немца этого. Не в слух, конечно, ругался Еремей, а про себя только. В слух же он и полсловечка не вымолвил. Сопел только и хмурился. Старик же понял молчание ката по-своему.

— Ну, хорошо понял, что глупость спрашиваю, — прищурился он. — Сто рублей могу дать, больше у меня нет. Что хочет пусть Филька со мной делает, но богом клянусь, что больше нет. Так и передай ему, что нет у меня больше денег.

Еремей так обрадовался названной сумме, что вместо благодарности крепко стукнул ладонью по столу, отчего одна из досок стола сразу же треснула.

— Ну, хорошо, хорошо, — примиряющим жестом ладоней, захотел успокоить буйного гостя Бахман. — Конечно, мало. Конечно, понимаю. Всё понимаю. Пятьсот дам, но сто сразу, а остальные завтра к вечеру. Приходи завтра, всё отдам. Вместе с Филькой приходите. Чего он боится? Посидим, пива выпьем, былое вспомним. Так и передай ему. Сегодня вот сто получай, а завтра сполна рассчитаемся.

Старик бросил на стол перед Чернышевым туго набитый чем-то тяжелым мешочек и с такой большой грустью посмотрел на мешок этот, что слеза от грусти той на ресницу старческую без спроса выползла. Долго смотрел Бахман на деньги, утирая слезящийся глаз, потом вздохнул протяжно и, указывая глазами на порог, спросил из вежливости.

— Может, чего ещё желаешь, мил человек?