Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Барон Книгге, когда я прибыл к обеду, уже был извещен о ходе собрания и вновь стал несколько увереннее. Мы долго просидели рядом. Когда я вечером вернулся с пешей прогулки, то увидел, как на главной дороге собирается большая толпа возбужденных людей. Я спросил солдат о причинах этого собрания. «Война закончена! – говорили они. – Французы и англичане братаются на фронте с немцами и избирают солдатские советы, которые должны заключить мир». В радостном возбуждении, однако и не без тяжелых сомнений я отправился в телеграфное ведомство. Меня сочли там полуофициальным лицом, а потому допустили в служебную комнату. Новость подтвердилась – я сам прочитал телеграмму, которая почти дословно гласила то, что мне рассказывали солдаты. Я спросил его, кто отправитель. Офицер пожал плечами. «Отправитель не указан. Мы получили это по служебным каналам из Берлина. Там сегодня телеграфируют все подряд». – «Вы считаете, эта новость соответствует действительности?» – «Да. Сегодня приходится привыкать и к самому необычному».

Когда я вернулся, барон Книгге обнял меня. Он тоже получил эту служебную телеграмму и был уверен в ее подлинности. «Господин Винниг, социализм – вот спасение! Он спасет Германию, он спасет мир! Я беру назад все слова, что когда-либо говорил против него. Я – человек старый и в финале своей жизни не хочу быть неверным по отношению к моей партии. Однако, если социализм образумит народы, тогда он – лекарство для человечества и спасение для Германии! Кайзер теперь уже не кайзер, мне его жаль, ведь такой судьбы он не заслужил. Однако, если его жертва необходима, чтобы спасти Германию, он обязан принести ее, нежели цепляться за корону. Ведь Германия превыше всего!»

И затем этот старый верный служака вспомнил о бутылке шампанского, которую он уже давно отложил до дня заключения мира, и приказал достать ее из подвала. И мы распили ее, веря в правдивость телеграммы. Это было вечером 10 ноября.

Я еще мирно почивал на лаврах, которые снискал в воскресенье, и планировал подольше поспать. Однако уже в первые часы утра понедельника ко мне явились несколько матросов и повели меня с собой в порт. Теперь они уже были хозяевами положения и взяли автомобиль, который отныне предоставляли полностью в мое распоряжение. Они еще хотели кругом развесить на нем красные флажки, но отказались от этой затеи по моей просьбе.

А в порту опять начались беспорядки. От какой-то инстанции – из Ставки или из Совета народных уполномоченных[78] – пришла телеграмма, которая предоставляла солдатским Советам большие полномочия, в том числе позволяла им взять на себя часть командной власти[79]. За счет этого достигнутое нами на общем собрании было полностью опрокинуто. Телеграмма, естественно, тут же была обнародована, и часть матросов потребовала повторного собрания и принятия новых резолюций. Я ненадолго остался с Пикардом наедине и не стал от него скрывать, что мне телеграмма в целом очень не нравится. Я спросил его, считает ли он для себя возможным принять дела коменданта порта и главы станции. Он был слишком порядочным человеком, чтобы поддаваться подобным амбициям. «Мы оба должны знать, что намерены делать, – сказал я ему, – вся эта история с советами – это грубая ошибка, и мы могли бы совершить ее только затем, чтобы избежать еще худшего!» В этом мы были едины. Затем я пошел на квартиру коменданта порта, которая располагалась в другом флигеле того же здания. Я хотел сначала переговорить с капитаном фон Клитцингом наедине, а затем уж должны были прийти и представители солдатского совета.

Комендант, естественно, тоже был в курсе содержания телеграммы. Хотя было еще очень рано, я застал его уже в рабочем кабинете. Последовала беседа, которая была для нас обоих неприятной и проходила очень тяжело. Я вынужден был потребовать от коменданта отказа от неограниченных командных полномочий, впредь он должен был отправлять на подпись матросского совета все свои приказы. Для этой цели я предложил ему выделить рядом с его кабинетом еще и помещение для матросского совета, чтобы упростить и сделать более комфортной совместную работу.

Коменданту было нелегко пойти на это. Однако после пришедшего по телеграфу распоряжения ничего другого не оставалось, если только не хотели спровоцировать еще худшее. Он это понимал. «У меня на родине говорят: "Есть такие и есть сякие, но есть еще и Клитцинги”, – произнес он, – так что я намерен показать, что может Клитцинг. Я сделаю это!»

Итак, прибывшему матросскому совету я смог сообщить об уже готовом решении по этому сложному вопросу. За полчаса нашли и оборудовали необходимую комнату, и разделение командных полномочий состоялось. Пикард, само собой, осуществлял свою деятельность с таким личным тактом, что коменданту оказалось не так уж и сложно приноровиться к новым обстоятельствам.