Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Около полудня матросы вновь собрались на общее собрание в тренировочном бараке. Положение матросского совета, да и мое лично было нелегким. Мы теперь должны были провести распределение командной власти согласно приказу свыше, хотя днем ранее мы с известным трудом смогли этому помешать. Хотя Пикард в своем отчете поведал, что распределение командной власти прошло сразу же после поступления телеграммы, радикалы все же грубо набросились на него. Когда я попытался заступиться за него, отовсюду послышались громкие крики, призывавшие собрание не давать мне слова. Ситуация становилась нестерпимой и опасной. Однако я тут же ухватился за это требование и сказал, что возьму слово только в том случае, если такова будет недвусмысленная воля собрания. Еще некоторое время пытались друг друга перекричать. Затем Пикард поставил вопрос на голосование. Почти единогласно согласились предоставить мне слово. После этого я сказал, что содействовал бы разделению командной власти, ведь ныне об этом издано распоряжение и именно теперь следует соблюдать дисциплину, однако же и сейчас я полагаю такое распределение крайне опасным, ведь из-за этого легко может возникнуть сумятица, которая крайне затруднит и замедлит отправку домой. Надеюсь, что в данном случае разногласий удастся избежать, если обе стороны будут осмотрительны и станут действовать из лучших побуждений. Кто-то выкрикнул: «Мы должны сделать как в Киле – к стенке поставить!»[80]. Я ужаснулся тем овациям, которые вызвал этот призыв. «Теперь или никогда!» – подумал я и принял вызов. Если такие вещи и вправду происходили в Киле, во что я не верю, то это было бы просто позором для матросов. Народ показал бы, что он просто недостоин завоеванной им власти, если бы допустил, чтобы ею воспользовались для преступлений. Матросы подняли восстание не для того, чтобы сводить личные счеты за допущенные когда-то в их адрес несправедливости, а для того, чтобы не допустить большого и общего несчастья, которое уже на пороге. Революция не темным страстям должна дорогу давать, а позволить проявиться всему лучшему и великому, что только есть в народе. Собирались положить конец кровопролитию на земле, а не начинать с новых убийств. Если же это собрание разделяет точку зрения вот того крикуна, то я должен заявить, что мне с матросами не по пути.

Пороком таких сборищ всегда было то, что у руководства никогда не получалось их как-то организованно закончить. Громадное большинство не имело никакого понятия о том, каков должен быть порядок проведения собрания, и побудить их к этому было очень тяжело. Причем эти люди едва ли привыкли к тому, чтобы просить слово; большинство просто пробивались из задних рядов к трибуне и тут же начинали говорить. Нередко это происходило сразу же после прошедшего соревнования, так что только уже улаженный вопрос приходилось обсуждать вновь. Все предположения и расчеты проваливались из-за такого бесчинства, так что руководство не осмеливалось этому всерьез сопротивляться, так как оно не без основания чувствовало себя как на вулкане. Поэтому такие солдатские собрания, как правило, очень затягивались и почти всегда приводили к неожиданностям.

Когда я закончил свою речь, собрание выразило мне одобрение обычными овациями, и было бы очень хорошо, если бы на этом и закончилось. Однако верный момент для этого был упущен – и вот опять пошел один оратор за другим. Было похоже на то, словно революция привлекла всех глупцов. Даже если рассматривать внешность ораторов, видно было, что большинство из них страдали от той или иной духовной неуравновешенности или же заключали в себе нечто противоправное, а их речи только усиливали это ощущение. В ходе нормальной организационной работы подобных людей просто не пускают к трибуне или лишают их слова, однако здесь так было нельзя, а потому пришлось наблюдать, как они распространяют свое безумие, и так как среди тысячи слушателей некоторые тоже были «с отклонением ствола», они всегда находили определенную поддержку, а это в свою очередь побуждало и многих других тоже присоединиться к овациям. Очень многие участники, кстати, давали понять, что им вообще все это движение представляется довольно глупой затеей, которая позволяет каким-то беднягам осмелиться и взять слово, чтобы их бестолковость была вознаграждена радостным гоготанием, что только приведет в заблуждение бедных дураков, заставит их обольщаться насчет своей глупости, так что она только усилится, насколько это вообще возможно. При таких выступлениях вообще только сожалели или же и вовсе стыдились, что принимают участие в этом. И приходилось раз за разом напоминать себе, что стоит на кону, если только хотели продержаться подольше.

В течение этих противоречивых событий на собрание прибыл комендант и стал пробиваться ко мне. У него в руке было полно телеграмм, которые он по очереди давал читать мне. Это были условия перемирия[81].