Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

И тут все трое стали надо мной смеяться и объявили, что это будто бы была шутка, они всего лишь хотели посмотреть, как я буду себя вести в этом случае. И я уже хотел рассердиться, однако тут же представил себе, что будь мне 20 лет от роду, я бы вряд ли удержался от таких шуток, а с большой вероятностью принял бы в них участие. Так что я тоже рассмеялся, а когда затем матросы ушли и вскоре вернулись с несколькими бутылками не самого плохого вина, мне пришлось чокнуться с этими сентиментальными парнями, а они заверили меня в своей верности, заявили, что намерены меня защищать даже против всего мира. И тут-то вся правда и выяснилась. Матросский совет был всерьез встревожен тем, что со мной что-нибудь может произойти, и потому решил попросить у коменданта выделить мне квартиру в его доме, заодно я бы был рядом с ним. Совет хотел назначить меня своим комиссаром по гражданским делам, так что я обязан был бы помогать ему вести дела по всей форме революционного права. И когда это выяснилось, я отослал юношей.

Утром я отправился в порт и дал матросскому совету направить меня с поручением в Ригу, чтобы там принять участие в конгрессе солдатских советов 8-й армии. А потом пошли прощания со многими людьми, которых я более никогда не видел. Тем же вечером я уже лежал в Митаве на жестком тюфяке с соломой и засыпал под защитой провозглашенной здесь Робертом Альбертом солдатской республики.

VI. Первые свершения на новом посту

Только теперь наконец я вновь встретился с доктором Буркхардом, который, как и было условлено, ждал меня в Митаве с 10 ноября. Нам было много чего рассказать друг другу. Буркхард обнаружил поразительную гибкость в манере освещения им событий. Разумеется, произошедший переворот глубоко потряс его. Однако, оставаясь истинным ганзейцем, он едва ли хоть на мгновение потерял самообладание и тут же озаботился мыслями о том, как бы в новых обстоятельствах продолжить стремиться к прежней цели, то есть оставить страны Прибалтики открытыми германскому влиянию.

Утром 13 ноября мы выехали на автомобиле в Ригу. Эта поездка показалась мне чудовищной. Я был одет, словно турист летом, а нам навстречу ударила метель; снег и грязь летели из-под буксующих колес прямо в лицо.

Вопрос теперь был один: что нам делать? Мой план вернуться в Германию был оттеснен в сторону самим ходом событий, пока что я, кстати, стал еще и «гражданским комиссаром матросских и солдатских советов губернаторства Либава», имея задачу собрать съезд. Однако за этой задачей скрывалось куда большее. Именно теперь здесь должен был разразиться кризис. Крушение Германии не могло не повлиять на эстонцев и латышей. И тут определенную помощь мог оказать именно я. Никто, в отличие от меня, не имел возможности выступить в качестве посредника. Я поддерживал контакт и пользовался известным доверием, как со стороны германской администрации прибалтийских земель, так и со стороны национальных группировок и солдатских советов. Так что я обещал Буркхарду, что возвращение мое будет зависеть от дальнейшего хода событий, а пока я останусь в Прибалтике. Он этому очень обрадовался и сказал, что в ином случае просил бы меня здесь остаться – ведь он тоже остается здесь, не только затем, чтобы и дальше служить делу, к которому проникся всем сердцем, но и для того, чтобы не быть свидетелем всех происходящих ныне в Германии и еще предстоящих событий. В ходе этой чудовищной поездки впервые была вполне серьезно высказана мысль, что я обязан принять на себя руководство германскими интересами в Прибалтике. Об этом заявил Буркхард. Однако же я не придавал этому значения и почти не отреагировал.