Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Комендант хотел, чтобы я их зачитал. Однако я уговорил его сделать это самому, так как это вполне официальное извещение, – а затем я хотел сказать кое-что по этому поводу.

Итак, капитан фон Клитцинг взял слово. Когда он сказал, что с сегодняшнего дня, было И ноября, вступает в силу перемирие, начались было выкрики «Браво!». «Подождите с этими “Браво!”, – сказал комендант, – пока не узнаете обо всем полностью!»

И затем пошли условия. Очищение занятых территорий – а также выдача орудий, автомобилей, локомотивов, железнодорожных вагонов.

Комендант взял паузу и взял следующий листочек.

И вот он нашел: выдача субмарин и военных судов, оккупация Эльзас-Лотарингии, Пфальца и Рейнланда.

Теперь уже «Браво!» никто не кричал. Во всем зале воцарилось унылое молчание. Ни звука, ни протестов, ни вздохов облегчения – только молчание, а на лицах такое выражение, что нельзя понять, какое именно. Вероятно, то было проявление полного упадка духа, который оказался довольно далеко от настоящего и пытался обрести себя где-то в прошлом. Конечно, теперь он мог быть только в прошлом; ведь у кого бы хватило присутствия духа в такой момент задуматься о будущем? Я так часто думал об этом, и тем чаще, чем темнее становились перспективы. Однако даже самые мрачные опасения близко не соответствовали таким условиям перемирия. Я сказал собранию пару слов, произнес то, что только можно сказать в таком положении, – что условия мира делают особенно необходимой дисциплину, что по сравнению с такой всеобъемлющей бедой личные затруднения попросту мелки и незначительны; затем собрание разошлось.

Между тем движение охватило и сухопутные войска, стоявшие в Либаве. Уже на первом собрании присутствовали несколько пехотинцев, а на это, второе, явилось сразу несколько рот. Губернатор генерал-майор фон Ледебур попросил вызвать меня и обсудить со мной положение. Он считал, что может положиться на кандидатов в офицеры, которые разместились на квартирах поблизости от порта. Их было около 250 человек. Я посоветовал ему не доводить до сопротивления, а без проволочек согласиться на требование образования солдатского совета, если оно будет высказано. Так и произошло. Собрание гарнизона избрало солдатский совет, который, к сожалению, не выдвинул столь же понимающего и надежного лидера, какой был у матросов в лице Пикарда. Я принял участие в этом собрании, однако люди, пришедшие там к руководству и до сих пор остававшиеся совершенно вне политики, с самого начала вызывали у нас недоверие. На них явно оказывали влияние те радикалы, которых сначала было непросто вычислить. Они ставили перед собранием пеструю солянку сумасшедших требований самого специфического рода и собирались установить диктатуру солдатского совета. Лишь с большим трудом, преодолевая немалое сопротивление, я сумел этому помешать.

В ночь с 11 на 12 ноября в двери моей комнаты постучали. На мой вопрос снаружи ответили, что пришла делегация матросского совета и желает со мной поговорить. Когда я открыл, вошли трое лишь немного знакомых мне членов совета. Они очень важничали, пару раз откашлялись и затем сказали, что у них был приказ арестовать меня. Письменного приказа при себе у них не было, однако совет доверенных лиц поздним вечером принял будто бы такое решение, а им надлежало его исполнить.

Я осмотрел этих людей. Это были молодые матросы, лет 20, должно быть. Я подумал, что, пожалуй, можно избавиться от них хитростью или силой. Однако, пока я размышлял об этом, меня вдруг охватило совсем иное чувство. Этот арест представился мне теперь столь правильным, столь естественным с точки зрения матросов, по меньшей мере со стороны радикалов среди них, даже вполне оправданным – словно это сама судьба. Что же я еще мог сделать в то время? Я сделал то, что только мог. Я сопротивлялся ей, сколько мог: годами в Германии, на моих должностях в профсоюзе, затем здесь на собраниях матросов и солдат. Если мне оказалось это не под силу, и она все же накрыла меня с головой – что ж, хорошо, пусть тогда меня арестовывают и устраняют – и тогда все пойдет так, как должно быть, я более не мог отрицать внутренней логики такого судьбоносного хода событий.

Я предложил матросам присесть и стал одеваться. Они расселись и стали перешептываться. Затем один из них сказал: «Мы готовились к сопротивлению и взяли с собой еще. Там внизу еще трое человек». Я не ответил, а продолжал одеваться. «Это все-таки странно, товарищ Винниг, что все так происходит!» – повторил один из матросов. «В этом вовсе нет ничего странного! – ответил я ему. – Если вы хотите делать то, что хотят от вас радикалы, тогда вполне логично, что вы пришли за мной. Кстати, я вполне рассчитывал на это, а вы еще увидите, что это меня вовсе не удивило. Я вполне мог бы как-то иначе обеспечить безопасность, однако я этого не сделал: что должно случиться – случится – а это должно было случиться».