Прибытие поезда (СИ)

Они подобрались к открытому участку. Кэтэлин, не слушая протесты отца Василия, сгрёб в охапку мягкое тело Феодула и толкнул его вперёд. Труп выкатился из-за камней и тут же содрогнулся от попадания. Тогда Кэтэлин, подняв револьвер, начал палить во все стороны.

- Ты что?! - отец Василий перехватил его руку. Кэтэлин выстрелил прямо перед лицом настоятеля; тот едва не ослеп. "Бежим!" - крикнул гайдук; и они побежали, укрытые дымом, и упали в пыль под отвесным склоном, где их не могли достать.

- Анафура, папучий щи бурикул майкуций луй... анафура... Слышал выстрел?

- Хочешь оставить здесь Феодула?

- Ты - слышал - выстрел?

Отец Василий кивнул.

- Откуда? А, тьфу, болгарин... Я тоже нет, - хмуро сказал Кэтэлин, оглядываясь. - Не с неба же он нас высмотрел, а, батюшка, - гайдук громко свистнул, и на звук пришёл конь. Ни оружие, ни золото с седла не исчезли.

- Расскажи ещё, что ты не шпион, - Кэтэлин подсадил отца Василия перед собой. - Вот теперь молись, Василикэ, - сказал он. И они понеслись прочь от холмов. Брата Феодула позже нашли пастухи, и дьякон из ближнего села похоронил его на следующий вечер.

15.

- Ты бы имел хоть немного разумения, батюшка, понял бы, что конь бывает обученный и необученный.

Ехали двое в одном седле. Степь темнела вокруг них, наливаясь вечерней синевою.

- Мой обученный, как собака. И двужильный, к твоему счастью. А твой сейчас везёт эту сволочь по нашим следам и не чешется.

- А имя у него есть?

- Чего?

- Я говорю, у твоего коня есть какое-нибудь прозвище?

- Ты дурак что ли, батюшка? - удивился Кэтэлин. - Какое прозвище может быть у коня?

- Ну, человеческие имена давать животному грех. А вот был на свете греческий князь, у того коня звали... не вспомнить... Бунцефалом.

Гайдук, перехватив повод одной рукой, почесал потный подбородок. Его щёки, скулы и шея покрылись пучками серой щетины, ярко видимой на красной пористой коже.

- То, что ты мускальский шпион, не значит... Не такой ты барин, чтобы назвать коня Алексей Иванович, - (отец Василий повторил про себя эти слова и решил над частью из них даже не пытаться думать. Бог весть, какую историю мог бы рассказать Кэтэлин к этой своей реплике.)

- Я не шпион, - священник смахнул влетевшую в глаз муху. - Я даже не русский.

- А заика-то?

- Я не знаю, кто его убил, разбойник. Не хочешь, не верь.

- Так-то и не знаешь. Ах вот они где, засранцы!

Область, где они скакали, прошлый год горела, а нынешней весной позарастала вместо ковыля и дикого овса сплошь полынью. Под голубой травой сделались не видны ямы. В одной такой и застряла телега с детьми; стояла перекошенная, а сами дети расселись на траве. Увидев Кэтэлина с настоятелем, они вскочили, все, кроме Ивана, и некоторые даже побежали навстречу.

- Ладно... Не в том дело, кто убил. Ему не заика, а ты был нужен, батюшка. А что интересно, батюшка, что если бы сволочь не выстрелила, я бы тебя сам на всякий случай укокошил.

- Это ещё зачем?

- А почём мне было знать, мускальский ты шпион или турецкий.

- Какой из меня шпион?

("В вечер жаркий, вечер летний я вернулся в край свой бедный. Старый дуб мой обниму, шёпотом скажу ему: Среди всех друзей на свете, только ты меня и встретил. Ты всё так же невредим - что тебе полсотни зим. Мне же был отмерен срок, да и тот я не берёг. Как не плакать мне, когда истекли мои года? Где та девушка, которой клялся я вернуться скоро? Приходила ли к тебе, о моей спросить судьбе? Или вышла за Ивана в Бессарабской стороне? Я винить её не стану, коль не помнит обо мне. Или у твоих корней тонкий крест стоит над ней? Видишь, старый друг мой дуб, сам теперь я стар и груб. Над моею головой тёмной кроной песню пой. Пусть подхватят песню ивы, пусть поют неторопливо, пусть стволы в твоём лесу дойну по ветру несут, пусть расскажут той девице, что ходил я за границу, что видал я сто морей, но не позабыл о ней. Что по дальним берегам собирал ей жемчуга, и теперь оставил я отдалённые края. Что не зря ходил так долго, пусть она увидит только - я не тот, кем был когда-то, заживём теперь богато. Пусть услышит, как поёшь, пусть в мою поверит ложь. Всё сама потом увидит, но пока о том забудь. Пусть она хотя бы выйдет, я скажу ей что-нибудь".)

16.

Поздним вечером они проезжают по краю пастушьего села, потерянного в степи. Смуглая женщина, явно с немалой долей цыганской крови, вышла к монахам с лучиной и замахала ею перед лицом Кэтэлина.

- Что тебе надо? Я тебя не знаю. Ты чего стучишь? Я тебя не звала. Обознался ты. Иди, - она развернулась и зашагала в дом, босыми ногами вороша рассыпанные по двору ржаные ости. От неё пахло козами и крепкой травяной настойкой.

- Постой, мэтушэ, - гайдук опирается о скрипучую дверцу. - Я только дорогу спрошу, и, может, найдётся у тебя чуток мамалыги для беженцев.

- Нет у меня ни дороги, ни мамалыги.

- Монахи тут у меня, - разводит руками Кэтэлин. - Голодные болгарские монахи.

- Откуда тут болгары? - стоит у калитки, смотрит. - Тридцать лет их здесь не было, а тут ещё и монахи.