Приданое

Шло времечко, зацвели сады кипенно-белым, зазеленела трава-мурава, заголубело небо, щебетали повсюду птицы, и на сердце у людей было радостно и сладко. Ребятня радовалась тому, что скоро начнётся жаркое лето, вновь можно будет купаться в речке и загорать, ночевать на сеновале, рассказывая до утра страшные былички, и отъедаться до отвала крупной, душистой, спелой земляникой. Молодёжь радовалась тому, что снова начались тёплые вечера и вновь станут они гулять до утренней зорьки, петь песни под гармонику, влюбляться и мечтать. Взрослый народ радовался начавшейся страде, хотелось им размять залежавшиеся за зиму кости да показать силушку свою, удаль крестьянскую. Старики тоже радовались – снова можно погреть под солнцем дряхлое тело, сидя на завалинке, да побаять о том, о сём, стосковались уж они по солнышку, на печах лежучи. Скотинушка и та радовалась – свежему ветру, что гудит в ушах, когда скачешь по дороге во всю прыть, вкусной сочной травушке, что поднялась на лугах, воле бескрайней, теплу…

Несколько раз приходил в дом бабы Стеши да деда Григория Иван. Заходил, молчал, глядел на Софью. Потом подходил к старикам:

– Баушка, дед, чего по хозяйству сделать надобно? Говорите, не стесняйтесь.

Те и рады, то Иван с дедом плетень покосившийся подправляют, то крышу латают, то по дрова в лес поедут, то в бане печь перекладут. Бабке Иван огород вспахал, бочку под соленья наладил, в погребе крышку новую взамен старой гнилой сколотил. Старики на него не нарадуются, сынком называют.

– Ох, Софья, – завела раз разговор бабка, таская противни с ватрушками из печи, – Что ты нос воротишь от такого парня? Да лучше его и на деревне-то нет, чай! Рукастый, приветливый, а ласковый какой, нас бабусей да дедусей кличет, как родных.

– Бабушка, – покраснела Софья, что подрубала новое полотенчишко, сидя у окна, – Разве ж я ворочу? Я несчастным его не хочу делать.

– Дак ты уже его таким сделала! – воскликнула баба Стеша, – А что, нет? Погляди, какие глаза-то у него, тоска в них залегла, а парень какой хороший, разве ж он того заслужил? А глаза-то у него, как травушка зелёны-зелёны, и волосы пшеничны. Дура ты, девка! Ничо больше не скажу тебе.

Обиделась было Софья на бабу Стешу, весь вечер молчала, а ночь проплакав и поняла, что права она. Никому от неё счастья нет, горе одно. И сестра за неё переживает, и бабке с дедом теперь лишний рот в доме, и Пахома на грех подмывает, и Иван из-за любви безответной своей несчастен. А всему виной она – Софья.

– И отчего меня Господь не приберёт? – воскликнула она в сердцах.

Тут же из темноты раздалось шлёпанье босых ног – баба Стеша, кряхтя, поднялась с постели и поплелась в закуток, где спала Софья.

– Ты чаво это болтаешь, девка? – прикрикнула она на неё, присаживаясь на кровать, – Я ведь давно не сплю, слушаю, как ты носом хлюпаешь, да причитаешь. Не хотела я виду подавать, да не стерпела. Виданное ли это дело, смерти просить да Бога гневить? Чтобы я эдакого больше не слыхала. Даже я, старая, и то смерти не прошу, ибо Един Господь ведает кому и когда туды пора, тебе ли молодой девке смерти просить?

– Не могу я так больше, бабушка, – уткнувшись в подушку, рыдала навзрыд, уже не скрываясь Софья.

– Ну, ну, девка, да ты чего, на меня, небось, обиделась, за слова мои, что я тебе нынче сказала, – погладила её по волосам бабка, – А ты не злись, а прислушайся, да подумай над ними. Говоришь, Ивана не хочешь несчастным делать. А сейчас разве счастлив он? Один, без тебя. Без любви твоей, ласки девичьей. Отчего ты за него не пойдешь? Думаешь, по дому не управишься? Всё ты сумеешь, ты девка – кремень! Я ведь вижу, как ты у нас в избе порядок навела, как всё у тебя ладится. Подумала бы ты, раскинула мыслями-то, как быть и как жить. Мы с дедом старые, помрём, а ты куда? К Пахому в дом? Давай-ка спи, и на меня зла не держи, а утро вечера мудренее, зима не лето, переживём и это…

Уже солнце клониться стало к западу, когда в избу вошёл, озираясь по сторонам, Пахом. Софья была одна, баба с дедом ушли сегодня на празднование к какой-то родне, позвали их то ли на крестины, то ли на родины, а Софьюшка осталась дома. Заслышав шаги, она обернулась, вздрогнула. Баба Стеша с дедом так не ходят, у тех шаг медленный, размеренный, мягкой поступью, а у этого – резкий, чеканный.

– Софья, – услышала она вдруг встревоженный голос Пахома, – Я к тебе со срочным делом. Тут такое…

– Что? – испугалась почему-то Софья его тона, – Что-то стряслось?

– И не знаю, как сказать-то тебе, – замялся Пахом.

– Да говори уже! – девушка поднялась со стула, в волнении прижала руки к груди, – С Устей что-то?