Приданое

– Что делать с ней? Да что делать, у себя покамест оставлю, куда ж её такую отпустишь? А там, авось, проведаю, кто и что. В деревни ближайшие наведаюсь, разузнаю. Должны ведь искать где-то эту девицу. А может и одинокая она… Да нет, не могла ведь такая убогая одна жить. Вон она несчастная какая, ах ты ж…

Старик сидел и размышлял надо всем этим. Солнечные лучики играли в его окладистой, густой, белоснежной бороде, голубые, как васильки, глаза глядели просто и добро, на вид было ему лет семьдесят, может чуть больше. Одет он был в светлую льняную рубаху и зелёные штаны, на ногах были онучи, подвязанные лыковыми оборами и лапти. Вид его был благообразен и светел. Хороший это был человек, с большим и добрым сердцем, это понятно было по одному лишь взгляду на него. Он вздохнул тяжело, покачал головой и побрёл обратно в дом.

Софья уже стояла у занавески, переодетая в старенькое, но ладное старухино платье, принадлежавшее покойной его жене, которой не стало лет пять назад.

– Вот и ладно, – обрадовался старик, – Вот и молодец! А теперь давай-ка, я тебя в постель уложу, у меня перина-то лечебная, травами душистыми набита, ты ляжешь и сразу уснёшь, а сны-то каке тебе будут сниться, девка, у-у-у, самые сладкие. Ты спи и ни об чём не думай. Всё, что было, всё прошло, быльём поросло. Всё будет хорошо. Я тебя в обиду не дам. Меня дедом Матвеем зовут.

Девушка вновь ответила молчанием, и старик, даже не знавший, слышит ли она его, понимает ли, взял её под локоть и повёл к постели. Он укрыл её пёстрым лоскутным одеялом и присел рядом на лавку. Вскоре Софью сморил сон.

– Вот и ладно, – кивнул старик, – Отвар подействовал, спи теперь и забывай всё плохое, что случилось.

Он перекрестил девушку, сам перекрестился на тёмные от времени образа в углу, и вышел из избы, прикрыв дверь.

Глава 14

Тяжело рожала Устинья, хоть и помогала ей, как могла, повитуха бабка Фиса, и уговаривала, и кричала, что задушит она ребёночка, коли не станет слушаться её, но Устя была, как безумная. От невыносимой боли металась она по полку, застеленному чистыми простынями, и звала Софьюшку. Да не слышала та, и прийти на помощь ей не могла.

Когда узнала Устя новость, что сестра её старшая, Софья, пропала, так и сделалось ей плохо, и в тот же миг и потянуло живот, и хлынули на пол воды. Свекровь тут же отправила дочь свою, Гликерью, за бабкой Фисой, что повитухой в деревне была, а сама повела Устинью в баню. Скорёхонько подоспела бабка, и свекровь, бросив через плечо: «Всё нужное приготовила, я в дом пойду, начто я вам», посеменила по тропке от бани к дому. Повитуха только поглядела изумлённо ей вослед, да покачала головою.

А свекровь свою думу думала, спеша убежать от бани поскорее – по задумке её не должна была Устя нынче из бани выйти, а должна она была помереть родами, потому как побаловался Пахом и хватит. Она уж ему давно невесту богатую приглядела, а он своё заладил – Устя да Устя, ну просто замучил её с этой девкой нищей, вот и пришлось ей присуху на неё сделать, чтобы полюбила она сыночка её Пахомушку, да согласилась замуж за него пойти. Да видела мать, что натешился уже с жёнкой сынок её, сам уж понял, что не пара она ему. А вот Настасья, дочь кожевенника, та бы ему, ох, как подошла – статна и румяна, бедром широка, здорова, а уж богата-то как! Папка ейный первый в округе кожевенник, все к нему едут за товаром. Хорошо бы жил Пахом с такой женой, как у Христа за пазухой. А после можно и Гликерью за Макара взамуж отдать. Пора уж.

– Ну ладно, сначала разберёмся с этой Устей, а там и дальше порешим, как быть, – думала поганая баба, взбираясь на крыльцо, – А вот в бане мне быть сейчас незачем, ещё чего доброго скажут, что я эту дуру уморила, пущай сами там с повитухой разбираются. А уж великую скорбь я после изобразить сумею, громче всех стану на похоронах рыдать.

И довольно рассмеявшись, она захлопнула дверь в избу, и крикнула в комнаты:

– Гликерья! Ставь-ка самовар, чаю попьём!

***

– Дочка, что это у тебя на животе? – бабка Фиса потянула за красный шерстяной поясок, туго обвитый вокруг Устиного живота.

– Бабушка, не трожь, – простонала Устя, еле выдавив из себя слова, – Это так надо.

– Ладно-ладно, девка, ты не беспокойсь только, надоть так надоть, пущай будет, ты давай старайся, время-то идёт, робёночку тоже там тяжело.

– Да стараюсь я, бабушка, стараюсь!…

Повитуха обтёрла лоб девушки, покрытый испариной, мягкой, смоченной в воде, ветошкой и погладила её по волосам.

– Ох, ты ж милая моя, – подумала она про себя, – Как же ж нужна рядом родная душа в такое время – а тут ни мамки, ни бабки, ни сестры нет. Свекруха и та змеища, сбёгла прочь. Да и лучше тактоть, нечего ентой ведьме тут сновать, без её управимся.

– Давай-ка, Устюшка, старайся!

– Да стараюсь я, бабушка, стараюсь…

– Бабушка?

– Ась?

– Где же Софьюшка моя может быть?

– Ох, девка, не о том ты сейчас думашь.

– Скажи, бабушка.

– Откудоть ж мне знать, милая? Да найдётся она, не переживай, можа в лесу заплутала.