Приданое

– Зачем ей в лес идти одной? Ведь она же незрячая, – Устя металась по полку, то кусая свою косу, то сжимая до побелевших костяшек простыню между пальцами.

– Да вдруг вздумалось?

– Не пошла бы она одна. Нечисто тут что-то, бабушка, чует моё сердце. Где ж искать-то её?

– Ты своё дело делай, а о том не думай! Ведь муж твой и все деревенские её ищут уже с утра, глядишь, и найдут скоро, вот как раз, как родишь ты.

Но слова бабки Фисы не успокоили Устю, неясное чувство тревоги и догадок мучило её сердце, и без того израненное за тот год, что жила она в чужом дому на унижениях да притычках.

К вечеру, когда уже опустилось за лес солнце и повеяло прохладой, во двор вошёл Пахом.

– Ну что, сынок, – выскочила навстречу ему на крыльцо мать, – Нашли её?

– Нет, матушка, не нашли, – отвернулся он, – Да, небось, сгинула уж где-нибудь в болоте, забрела в топи да утопла там. И чего она в лес потащилась?

– Да и Бог с нею, – махнула мать рукой, – Поискали и будя, дело своё сделали. Она сама себе хозяйка. Да вот новость-то у нас – жена твоя рожает.

– Как рожает? Уже?

– Что – уже? Уж давно ей пора, – поморщилась мать, – Так что жди, скоро родит, чай. С утра уж в баню ушли с бабкой Фисой.

– А мне что делать?

– Что-что? Ждать. Чего ты ещё можешь сделать? Родить за неё что ли? Ступай ужинать, сейчас на стол соберу.

Пахом постоял ещё у ворот, помялся, глядя на мать телячьими глазами, а после пошёл в избу, умываться.

***

– Давай, давай, девка, тужься, ещё малость осталось! – торопила повитуха Устинью.

Вся взмокшая от испарений горячей воды в тазах, от боли, от страданий и душевной скорби, Устинья тужилась изо всех сил, она уже не ощущала своих рук, ноги её онемели, она давно потеряла счёт времени в этой баньке с маленьким оконцем позади её головы, что занавешено было тряпицей. В глазах плыли цветные радужные пятна, и в какой-то момент Усте показалось, что она уже умерла, так вдруг ей стало хорошо, и вся боль и голос бабки Фисы ушли куда-то далёко-далёко, сделались почти неслышными, как сквозь пелену донёсся до неё звонкий, младенческий плач.

– Устя, Устюшка, молодец, доченька у тебя! Погляди-ка, какая красавица, да толстенькая, гоженькая!

– Бабушка, – улыбнулась Устя, – Софья нашлась.

– Как нашлась? – не поняла старуха, застыв с младенцем в руках.

– Да вон же она стоит в углу, улыбается. Погляди, сестрица, дочка у меня родилась, я её Натальей назову, в честь нашей маменьки.

Бабка Фиса мелко перекрестилась и с испугом глянула в тёмный угол, куда не доставало пламя лучины.

– Ты чего болтаешь, девка? Какая ещё Софья? Нетути там никого, – обомлела бабка, – Давай-ка дитя к груди приложим, пусть молочка материнского испробует.

Но Устя уже не ответила ей, запрокинув голову, она лежала на мокрых, окровавленных простынях, прикрыв веки.

– Ну-ка, ну-ка, Устюшка, ты чего удумала? – всполошилась повитуха, – Ах, ты ж, Господи, и помочь-то некому, что за семейство!

Она быстро уложила младенца в приготовленную заранее большую плетёную корзину, открыла свою сумку, с которой ходила к роженицам, и, достав из неё какую-то склянку, кинулась к Усте.

Уже поднялась над деревней круглая полная луна, когда дверь бани отворилась и из неё показалась измученная и уставшая бабка Фиса. Она присела на порог, прислонилась к косяку и утёрла лицо уголком своего платка, подставляя с наслаждением руки навстречу свежему дуновению ночного ветра.

– Что там с моей сношенькой? – подскочила к повитухе Устиньина свекровка, позади неё, за её спиной топтался Пахом, – Всё плохо, да?

Голос её дрожал от притворных слёз.

Бабка Фиса отняла от лица руки, уставилась на поганку, словно недоумевая, кто тут вообще рядом с ней в этом ночном вишнёвом саду, а затем, сдерживаясь, чтобы не сказать то, что думает, лишь только коротко и строго ответила, как отрезала:

– С чего это? Господь милостив. Всё хорошо. Внучка у вас родилась.

Свекровь побледнела, изменилась в лице, отшатнулась и уставилась на старуху. А та, довольно улыбнувшись, поднялась на ноги, и, отодвинув бабу в сторону, кивнула Пахому:

– Что, папаша, стоишь, как истукан? Ступай. На дочь свою погляди.

И, пропустив его мимо себя, строго глянула ему в спину.

– Вот же ж ведьма старая, – пробормотала свекровка, – Знает своё дело, паскуда, выходила-таки эту дуру Устьку.

И, нацепив на лицо благообразную улыбку, она поспешила в баню и радостно заголосила:

– Внучка! Внучка у нас народилася!

Глава 15