Приданое

Оно, вишь как было-то, детей у них с женой не случилось, то ли за дар её не дал им Бог ребятишек, то ли застудилась она крепко в ту осень, когда уходили они из родной деревни, как воры, бежали под покровом темноты. А всё из-за чего? За правду ведь пострадали. Жена его, Епифания, смолоду уже ведала, да только людям не сказывала. До поры до времени. А в один день и случилось такое, что увидела она беду в видении своём— нападение будет на деревню, люди-то у них богато жили, зажиточно, вот и прознали про то лихие люди, разбойники, и решили ночью, когда спят все жители мирно и не ждут плохого, напасть, да и поубивать всех, а добро вывезти. Ну, и не смогла Епифания о таком смолчать, они тогда с ней только-только поженились. Матвей испугался даже, а ну как приблазнилось ей всё, стоит ли людям говорить такое – станешь потом посмешищем? Да только Епифания не послушала его, рассказала ж таки всем, предупредить хотела. Посмеялся народ над нею, как и чуял Матвей. А когда через два дня случилась беда и перерезали разбойники полдеревни, тогда-то и заперли их с Матвеем в своём доме, и подожгли избу снаружи. Кричали люди, что это она, ведьма, ту беду и накликала на родную деревню, как с ума посходили, а они и вправду посходили, да и кто б не сошёл после такого… Столько крови было, столько крови…

Да Епифания не зря ведающей была, сумела она всё-ж таки выход найти через крышу, и морок на людей навести, чтобы те на них с Матвеем смотрели, да не видели, так-то… Долго они бежали. После шли тоже долго. Ночевали в лесу, к людям выходили только за едой, да одёжу попросить, странниками представлялись. А деревенские так и думали, что они в огне сгинули, на том и успокоились. А Матвей с Епифанией дошли, однажды до этих лесов, да так тут и остались. Поначалу землянку сделали, а после и избу подняли. Тихо жили, мирно, к людям редко выходили, своим хозяйством существовали. Иногда путники и охотники забредали, так и узнавали они, что в мире сейчас делается. И жизнь прошла. Дед Матвей, сидевший на ступенях крыльца, удивлённо огляделся кругом, словно не понимая, как он попал сюда. И когда она прошла эта жизнь? Епифания тихо ушла, во сне, похоронил он её недалеко от дома, в лесу, каждый день на могилку приходил. Садился рядом на сооруженную им скамеечку, и сидел, говорил с супружницей своей подолгу, как с живой… После её смерти жил несколько лет один, смерти ждал. Чего уж греха таить, просил Бога о том, чтобы скорее пришла Костлявая. И вдруг эта девушка в лесу… Кто она? Откуда? Что привело её сюда? Кто причинил ей такое горе? Ничего, он её на ноги поставит, чего бы ему это не стоило.

Глава 16

В один из дней дед Матвей, исправно ухаживающий за Софьей и выкармливающий её с ложечки, что птица своих малых птенцов, собрался на болота за одному ему ведомыми травами да ягодами, погладив по спине своего кота, да наказав ему как следует сторожить их «внученьку», как он называл свою гостью, что по-прежнему продолжала молчать и никак не реагировала на его беседы и расспросы, лишь молча глядела невидящим взглядом в потолок. Нашарив на полатях большую плетёную корзину, дед Матвей коротко свистнул, подозвав мелкую, непонятного, пёстрого окраса собачонку с куцым хвостишкой:

– Тюря, айда со мной!

Собачка завертелась юлой под дедовыми ногами, закрутила хвостом, что есть мочи, громко повизгивая.

– Ну-ну, тихо-тихо, чего расшумелась? Гляди мне, ящерок не забижай, а то знаю я тебя, сейчас снова шугать их примешься да ловить.

Дед Матвей обернулся к кровати, на которой лежала Софья, покашлял смущённо, помял в руках картуз:

– Ты это, внученька, побудь покамест тут без меня, мне в Гнилой угол сходить надоть, травок кой-каких набрать бы. А я тебя-то вот не одну, на Афанасья оставляю.

Дед махнул рукой на кота, что улёгся возле Софьиного бока и уже начал подрёмывать, пригревшись.

– Фанасий- то за тобой приглядит, так что не скучай.

Дед Матвей надел картуз на голову, взял корзину и вышел из избы.

Ходил он долго, и воротился домой только к вечеру, когда уже стало смеркаться и тучи комарья закружились на болоте.

– Совсем заели проклятущие, – поднимаясь в избу по ступеням, ворчал дед Матвей, неся в руках полную корзину грибов да кореньев, и почёсывая искусанную шею, – Нешто настой мой супротив них спортился? Всегда помогал. Намажешься – и не одна тварь не подлетала. А тут…

Он замер на пороге, не договорив, и уставился на середину избы. Там, возле стола, стояла Софья и хлопотала, раскладывая миски да ложки.

– Бат-тюшки, внученька, – обомлел дед, – Встала? Полегшало, знать, тебе? Вот, и слава Богу, вот и слава Богу!

Софья вдруг выронила на пол деревянную ложку, и та с глухим стуком ударилась о доски, и укатилась под лавку.

– Так ты слышишь, доченька? – ахнул дед Матвей и перекрестился, – А я-то думал, ты не слышишь меня, что я тут старый дурак бормочу хожу, я уж думал – сам с собой баю. А она слышит!