Приданое

– С Устей, – кивнул Пахом, – Заболела она к обеду, рожать, значится, вздумала. Поначалу-то всё ладно было, а после сделалась она вдруг белая вся, что снег, да будто не в себе, и говорит неладное что-то, на животе у ей пояс какой-то оказался, под рубахой завязанный. Красный такой, из шерстяных ниток связанный. Так она матери моей кричит дуром: «Не дам снимать». А матушка говорит, надо снять эту ерундовину, в ней всё дело. Так вот, я за тобой пришёл, может, ты её уговоришь, а не то плохо дело кончится. Я, конечно, не верю в то, что плохо ей от пояса какого-то, но вам, бабам, виднее, и коль матушка так говорит…

Побледнела Софья, схватила с лавки платок цветастый, накинула на голову, и бросила Пахому:

– Пойдём скорее!

Она сбежала по ступеням крыльца, и поспешила к воротам, за которыми стояла телега Пахома.

Софья не видела, как тот, выйдя на улицу, обернулся воровато по сторонам и довольно хмыкнул в усы. Дом бабы Стеши стоял поодаль, в конце улицы, тихо тут было и малолюдно, а сейчас и вовсе никого. Это-то и нужно было Пахому.

– Садись скорее, поехали, – сказал он на ходу, запрыгивая в телегу, и хлестнул лошадку так, что она помчала с места галопом, и вскоре уже скрылась из виду, за поворотом, оставив на дороге лишь клубы рыжей пыли.

Софья почувствовала неладное, когда поняла, что запахло близкой водой, знать река где-то рядом. Где же они? Не по деревне они едут, да и шума не слышно, ни разговоров людских, ни блеяния и мычания скотины, лишь высокие тени мелькают вдоль дороги.

– Деревья, – поняла Софья, – Лес!

– Пахом, – вскрикнула она, – Куда мы едем?!

Тот лишь захохотал в ответ и сильнее хлестнул лошадь:

– А ты думала, всю жизнь меня будешь за нос водить, да в дураках оставлять? Я уж думал, что после того, как твоё гнездо трухлявое сгорело, ты, как миленькая к нам приползёшь, с нами жить станешь. Так нет же, и тут она выход нашла, к бабке пристроилась, курва.

Пахом обернулся назад и с ненавистью хлестнул Софью хлыстом, что держал в руках. Та вскрикнула, схватилась за лицо, из рассечённой щеки брызнула кровь. Она сняла с головы платок, прижала к ране, сильная боль залила весь разум, в жизни ещё никто не бил её, отец с матерью сроду руки на неё не поднимали, а тут…

– Ах ты, гад проклятый! – закричала она, – Я так и знала, чуяла, чьих рук это дело, это ты поджог устроил!

– Долго же ты до этого доходила, я-то думал, ты умнее! – заржал Пахом, – Конечно я, рассчитывал, что уж тогда-то ты точно согласишься у нас жить, да просчитался.

– Да на что я тебе, поганый? Мало тебе Усти?

– Устя – это Устя, не про неё речь, а на тебя может и плюнул бы уже давно, да теперь это для меня дело принципа, докобенилась ты, девка.

Софья вдруг резко повалилась с телеги в траву, покатилась под невысокий откос, ободралась о торчащие корни деревьев и сучья, вскочила на ноги, бросилась бежать. Да Пахом скоро нагнал её, ударил вновь наотмашь по лицу.

– Ах, ты дрянь, бежать удумала? Да куда ты убежишь, слепая?! – он загоготал так, что эхо прокатилось по лесу.

– Далёко мы уже в лес заехали, – с тоской подумала Софьюшка, – Теперь кричи-не кричи, никто не услышит. Видно, смерть моя пришла. Ну, да и ладно, сама того желала. Да только не такой позорной кончины я хотела…

– Убивать будешь? – подняв лицо на Пахома, спросила она громко и чётко.

Тот заржал:

– Убивать? Ну, вот ещё, руки об тебя марать. Сама сдохнешь, тут в лесу. А вот то, что давно хотел, сделаю, не откажусь.

– Не надо, Пахом, – попятилась назад Софьюшка, – Христом Богом прошу, не надо. Оставь меня тут и уезжай, я никому ничего не расскажу.

– Конечно, не расскажешь. Потому что тут и останешься. Нет тебе обратной дороги.

Он грубо повалил девушку на мох под густыми лапами елей, закрыл ей рот своей ладонью, и рванул платье на её груди. Шумно хлопая крыльями, поднялась в воздух огромная чёрная стая птиц, вспугнутая присутствием человека, и встревоженно крича, метнулась прочь…

Глава 13