Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Семилетняя война, в ходе которой русские войска вели боевые действия на территории Священной Римской империи, заняли Кенигсберг и – на короткое время – Берлин, в очередной раз возобновила вопрос о политическом статусе России. Ни правящие круги Европы, ни европейское общественное мнение, о котором позволяет судить обильная публицистика военных и предвоенных лет, не готовы были безоговорочно признать Россию равноправным участником европейских дел. Россия вступила в войну на правах «помощной стороны» при Австрии (ПСЗ XIV, 791). Однако вес России в антипрусской коалиции быстро нарастал благодаря успехам русских войск, политические цели русского правительства менялись, и петербургский двор навязывал союзникам иной взгляд на Россию и ее роль в Европе (Müller 1980). Антипрусская коалиция, отстаивавшая старый баланс сил в Германии (Externbrink 2006, 341–342), описывалась как союз главенствующих европейских держав, ответственных за всеобщий мир. В июне 1756 г. австрийский посол в Петербурге граф Эстергази в беседе с французским представителем рассуждал «о славе, которую заслужат царствующие дома» Франции и Австрии («de la gloire qu’il en résultera aux deux augustes maisons de Bourbon et d’Autriche») в результате этого союза, и о «благоденствии, которое благодаря этому снизойдет на весь человеческий род и, в особенности, на христианский мир» («du bien qui en reviendra à tout le genre humain et particulièrement à la chrétienté» – цит. по: Nivière 2000, 357). Россию, союзницу двух держав, в Петербурге видели равноправной участницей этой европейской гегемонии. В августе 1759 г. французский посол в Петербурге маркиз де Лопиталь, действуя вопреки собственным укоренившимся мнениям («Dissimulons notre façon de penser sur la Russie» – Recueil 1890, 89), вынужден был уверять Елизавету в «желании короля все сильнее стягивать нити взаимных обязательств» («du désir du Roi de serrer de plus en plus les noeuds de nos engagements avec elle») и в том, «что две столь великие державы в союзе верном и неизменном в конце концов одержат победу и даруют Европе мир» («que deux aussi grandes puissances, constamment et fidèlement unies, seroient enfin victorieuses et donneroient la paix à l’Europe» – Ibid., 93). В 1760 г. коллега Лопиталя барон де Бретейль доносил, что Шувалов гарантией «тишины совершенной и почти вечной» («un calme parfait et presque éternel») в Европе видит «возвышение двух императриц» («l’élévation des deux impératrices»), русской и австрийской (цит. по: Nivière 2000, 385). Создававшиеся в окружении Шувалова публицистические тексты транслировали претензии России на соучастие в системе общеевропейского порядка. Как указал еще С. Н. Чернов, в одах Ломоносова участие России в Семилетней войне объяснялось соображениями «общего покоя», то есть «общими интересами Европы» (Чернов 1935, 148–149; об отражении русской внешнеполитической доктрины эпохи Семилетней войны в стихах Ломоносова см. специальную работу: Schulze Wessel 1996). Один из петербургских французов в сочинении, написанном в последние годы войны и посвященном фавориту, утверждал, что Европе следует полагаться только на мужество русских войск, спасших ее от «полного уничтожения» (цит. по: Ржеуцкий, Сомов 1998, 231).

Сохранявшийся в Европе скептический взгляд на внешнеполитические претензии России мог подкрепляться тезисом о ее варварстве (см.: Keller 1987, 314–328; Blitz 2000, 181–184). В 1759 г., уже во время войны, Лопиталь писал своему двору:

Il faut donc <…> prendre cette puissance pour ce qu’elle est et ne la pas comparer à la nôtre et à la maison d’Autriche. Elle n’est sortie du chaos asiatique que depuis Pierre Ier qui, étant mort, a laissé le trône mal affermi et à peine sorti des ténèbres de l’ignorance.

[Не следует <…> обольщаться относительно этой державы и сравнивать ее с нашей и с австрийским домом. Она вышла из азиатского хаоса только во времена Петра I, оставившего после себя трон шаткий и еле освободившийся от тьмы невежества.] (Recueil 1890, 91)