Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Нужно согласиться с точным наблюдением современных исследователей, хотя и выраженным с излишней публицистичностью: «Тема европеизации России, варварского или цивилизованного характера Российской империи, так оживленно обсуждавшаяся в XVIII в., стала особо актуальной во время Семилетней войны. Фридрих Великий <…> не желает ничего слышать об „этих варварах“. Прусская пропаганда использует перо писателей с целью набросить тень на роль России в войне и вообще на образ России как государства, идущего по пути Просвещения» (Ржеуцкий, Сомов 1998, 232; об отношениях Фридриха к России в эту эпоху см.: Kopelew 1987, 281–287; Liechtenhan 1996). Равнодушие к наукам и словесности могло фигурировать среди атрибутов политической слабости России. В сентябре 1758 г. Г. Э. Лессинг писал из Берлина И. В. Глейму, автору популярных воинственно-патриотических стихов во славу прусского войска, в связи с тяжелым ранением другого прусского поэта и офицера Эвальда Клейста:

Die verdammten Russen! Ich habe es wohl gedacht, daß solche Barbaren keinen Respect für die Poesie haben würden.

[Проклятые русские! Я так и думал, что у этих варваров не будет никакого почтения к поэзии.] (Lessing 1839, 122)

Лессинг прибегает здесь к общим местам, оживленным в прусской публицистике после битвы при Цорндорфе в августе 1758 г. Один из памфлетов этих месяцев отзывается о России так:

Gelehrte, fliehet dieses Land,
Die Thiere werden doch nichts lernen,
Vergeblich sucht ihr hier Verstand,
Drum solt ihr euch nur bald entfernen.

[Ученые, бегите этой земли,

Животные ничему не обучатся.
Тщетно вы ищете здесь разума,
Вам следует как можно скорее удалиться.]

(Triumph-Lied 1758, без паг.)

Петербургский двор, внимательно следивший за оценками России в европейской печати, остро реагировал на такого рода уничижительные характеристики. В сентябре 1758 г. Лопиталь сообщал в Париж:

Sa Majesté Impériale et tous les seigneurs russes sont extrêmement piqués de la relation que le roi de Prusse a fait insérer dans la Gazette de Berlin <…> le terme de barbarie surtout les a choqués et offensés <…>

[Ее императорское величество и все русские вельможи задеты за живое реляцией, которую король прусский велел напечатать в берлинской «Газете» <…> слово «варварство» в особенности покоробило и оскорбило их <…>] (Recueil 1890, 85)

Приговоры европейского общественного мнения были важной точкой отсчета для русской правящей элиты; в 1761 г. Шувалов взывал к Воронцову по иному поводу: «<…> сделайте что можете <…>, дабы свет еще видел, что мы не так как они описывают» (АВ VI, 298). По точному замечанию А. Нивьера, потребность «окончательно интегрировать Россию в Европу» была одним из важнейших импульсов, направлявших государственную деятельность Шувалова (Nivière 2000, 384). Поощрение «наук», в том числе искусства и словесности, было укоренено в общеевропейском политическом мышлении и рассчитано на политический резонанс. В конце 1760 г. Шувалов нашел возможность переслать через Бретейля письмо К. А. Гельвецию с похвалами его прославленной книге «Об уме»; в конце этого письма говорилось: «Я признал бы себя счастливым, когда бы мое уважение к вашим познаниям предупредило вас в пользу народа, к несчастью, прослывшего у многих варварским» (ЛН 1937, 271; сопроводительное письмо Бретейля см.: Hélvétius 1984, 297). Оказывая покровительство «наукам», фаворит опровергал представление о варварстве России и легитимировал ее претензии на высокий престиж в европейском политическом поле. В сумароковском прологе «Новые лавры», исполнявшемся на русском придворном театре в честь победы при Кунерсдорфе 1 августа 1759 г., провозглашалось: «<…> тут / Словесныя науки днесь цветут» (Сумароков 1787, IV, 185). На цитированный выше немецкий памфлет в тот же год последовало возражение, в котором русский двор характеризовался в соответствии с каноническими предписаниями «Аргениды»: