Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Будучи по случаю совокупно сих следующих од авторы имели довольный между собою разговор о российских стихах вообще <…> Разговор их был некоторый род спора <…> Чувствительная токмо разность их жара и изображений, а удивительное согласие разума здесь предлагается, и от сего заключается, что все добрые стихотворцы коль ни разно в особливости остроту своих мыслей и силу различают, однако в обществе в один пункт сходятся и чрез то от должного себе центра не относятся (Тредиаковский 1963, 421, 424).

Состязание было аналогом и продолжением «учтивых» литературных споров. Аббат Фор, осуждая в письме к Сумарокову безудержное авторское самолюбие Ломоносова, ссылался на правила «благопристойности» и «соревнования» («les procédés de de[ce]nce et <…> le concours de l’émulation» – Берков 1936, 261; РГАДА. Ф. 199. Портфель 409, № 3. Л. 1 об.). «Caméléon littéraire», приучавший – бесспорно, с одобрения Шувалова – русскую публику к европейским культурным нормам, в одном из первых номеров объяснял пользу соревнований для развития словесности:

Rien n’est si avantagueux pour la littérature que ces luttes d’esprit & de talens, surtout quand les atlettes sont à peu près de force égale. L’imagination de l’homme est presque infinie & peut varier de mille façons sur un même sujet. Aussi trente auteurs tous fameux <…> peuvent traiter parfaitement une même matière chacun dans leur genre quoique par différentes méthodes.

[Нет ничего полезнее для словесности, чем эти состязания умов и дарований, особенно если атлеты приблизительно равны по силе. Воображение человеческое почти безгранично и может тысячекратно разнообразить одну и ту же тему. Посему тридцать прославленных авторов <…> вполне смогли бы обработать одну и ту же материю, каждый в своем роде и особенным способом.] (CL, № 2, 38–39)

Переложения двух поэтов были напечатаны под общим поясняющим заглавием: «Ода господина Русо <…> переведенная г. Сумароковым и г. Ломоносовым. Любители и знающие словесныя науки могут сами, по разному сих обеих пиитов свойству, каждаго перевод узнать» (Ломоносов, VIII, 661). Двойная публикация репрезентировала, однако, не только подобающие формы литературного диалога, но и культивировавшийся в окружении фаворита взгляд на русскую словесность. В изложении А. Шувалова и Фора противоположные «свойства» двух поэтов образовывали своего рода бинарный каркас для общего очерка молодой литературы: