Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Шувалов пекся об основании московскаго Императорскаго университета. Сие полезное и на пристойных правлению нашему правилах основанное учреждение принесло России не малую пользу, образовав множество людей способных к употреблению в службе: ибо до сего времени, в штатской или гражданской, мы имели токмо в нижних чинах, что называлось, подьячих, едва умеющих читать и писать, и то без порядочнаго расположения речи и слогу и без всякаго притом почти правописания, от чего запутывались дела и не мало судьям причиняли затруднения в их разбирательстве. Сверх того обучившиеся в университете молодые люди, и получив кроме наук хорошее нравственное воспитание, умели себя вести добропорядочно и достигали до больших чинов. Равным образом и некоторые дворяне, получивши также свое просвещение в университете с отличностию отечеству служили (Голицын 1853, 90–91)

У Сумарокова хрестоматийная апология ясного слога также соседствует с осуждением подьячих:

Кто пишет, должен мысль прочистить наперед
И прежде самому себе подать в том свет;
Но многие писцы о том не рассуждают,
Довольны только тем, что речи составляют.
Несмысленны чтецы, хотя их не поймут,
Дивятся им и мнят, что будто тайна тут,
И, разум свой покрыв, читая темнотою,
Невнятный склад писца приемлют красотою.
Нет тайны никакой безумственно писать,
Искусство – чтоб свой слог исправно предлагать,
Чтоб мнение творца воображалось ясно
И речи бы текли свободно и согласно. <…>
Но льзя ли требовать от нас исправна слога?
Затворена к нему в учении дорога.
Лишь только ты склады немного поучи,
Изволь писать «Бову», «Петра Златы ключи».
Подьячий говорит: «Писание тут нежно,
Ты будешь человек, учися лишь прилежно!»
И я то думаю, что будешь человек,
Однако грамоте не станешь знать вовек.
Хоть лучшим почерком, с подьяческа совета,
Четыре литеры сплетай ты в слово «лета»
И вычурно писать научишься «конец»,
Поверь, что никогда не будешь ты писец.

(Сумароков 1957, 113–115)

Исследователи привыкли относить сумароковские насмешки и предписания к изящной словесности. Действительно, поэт осмеивает лубочные романы, а процитированным стихам предпосылает издевки над писателем (как принято думать, Тредиаковским), который «прозой и стихом ползет» (Там же, 113; см.: Гринберг, Успенский 2008, 225). Однако сумароковское рассмотрение «русского языка» не ограничивается собственно литературной продукцией. Следуя логике текста (и учитывая словоупотребление Голицыной), под «писцом» или «творцом» нужно понимать не только неудачливого беллетриста и стихотворца, но и делового автора писем и речей.

Обращенное к нему требование «знать грамоте» принадлежит вполне определенному идейному контексту. «Лексикон» Татищева, ожидавший печати при Академии в те же годы, когда сочинялись и издавались «Две эпистолы», в двух соседних статьях давал почти тождественные дефиниции «грамоты» и «грамматики», которая