Приемный ребенок

– Думаю, что знала, – признаюсь я. Я испытываю облегчение от того, что мне есть с кем поговорить – с человеком, отстраненным от сложившейся ситуации, хотя я и осознаю, что Пэмми страшно хочет собственного ребенка, и мне больно от всего этого. Эгоистка Имоджен всегда думает о том, чего хочет она, что нужно ей. – Я убедила себя, что не хочу ребенка, потому что была уверена: ребенок испортит мои отношения с Дэном, и в результате я его возненавижу…

– Как твоя мать, – завершает за меня предложение Пэмми. Именно поэтому мне и требовалась Пэмми здесь. Она знает, как я росла. Она знает все про это место и про то, что оно делает с людьми, о том, какую власть оно имеет над жителями. Я просто удивлена, что она сама решила рожать здесь. – Ты, Имоджен Рид, совершенно не похожа на свою мать. И я знаю, как ты относишься к Гонту, но ничто из этого не имеет никакого отношения к тому, какой матерью ты будешь. Это внутри тебя; не в ДНК, а у тебя в сердце. А если ты расскажешь кому-нибудь, что я сказала нечто такое душещипательное, то тебе придется забронировать в этой больнице еще одну кровать.

Я пытаюсь улыбнуться, но у меня ничего не получается. Мое лицо словно забыло, как улыбаются.

– Спасибо. Хотя я думаю, что больше это не имеет значения – я почти уверена, что моему браку конец.

Пэмми вздыхает.

– Для такого умного человека, ты иногда бываешь поразительно тупой. Твой муж тебя любит, это увидит любой человек, даже если у него один глаз стеклянный! И несмотря на то, что ты очень постаралась его оттолкнуть, он только что весь вечер просидел рядом с твоей кроватью перед тем, как понестись домой, чтобы там собрать вещи, которые могут тебе понадобиться. Не надо мне ничего говорить! – Она поднимает руку, пресекая мои возражения. – Он не должен ничего этого делать. Если ты от него откажешься и отпустишь, Имоджен… Ну, нет таблеток, которые могли бы вылечить такую глупость.

Я даже не пытаюсь во второй раз улыбнуться.

– Не уверена, что у меня есть силы хоть на что-нибудь, Пэм. По ощущениям, я могла бы проспать тысячу лет.

– Ну, я не удивлена, учитывая, через что ты прошла. – Она начинает говорить тише, хотя нас не может никто услышать. – Врачи объяснили, почему это случилось?

Я качаю головой, и при одной мысли о случившемся у меня кровь начинает стучать в голове.

– Они запланировали какие-то анализы и обследования.

– Я хочу, чтобы ты знала: я всегда готова тебя поддержать. – Пэмми мнет пододеяльник в руке, и у меня создается впечатление, что она нервничает. Не уверена, что я когда-либо раньше видела, чтобы Пэмми нервничала. – Я была на твоем месте.

– О боже, Пэмми, мне очень жаль! Почему ты мне никогда об этом не говорила?

Она пожимает плечами.

– Не знаю. Наверное, просто не хотела тебя грузить. Ты была так далеко, жила своей идеальной жизнью в большом городе, у тебя была головокружительная карьера, идеальная квартира, а я не хотела вываливать на тебя всю фигню из моего маленького городка.

– Сейчас это совсем не кажется фигней из маленького городка.

Пэмми морщится.

– Проклятье, я не это имела в виду. У меня просто не получается нормально выражаться.

– Все у тебя получается. Мне очень жаль, что ты посчитала, что не можешь всем со мной поделиться. – Я делаю глубокий вдох. – Может, сейчас как раз самое подходящее время, чтобы я рассказала тебе правду про мою идеальную жизнь. – Я с отсутствующим видом дергаю кусочек кожи у ногтя большого пальца. – С моего последнего места работы я была вынуждена уйти, потому что на меня поступила жалоба. Это истинная причина. Мне предложили уйти самой до того, как меня уволят.

Пэмми внимательно смотрит на меня, а я не могу встретиться с ней взглядом. У меня от стыда горят щеки. Она молчит, и я продолжаю свой рассказ.

– Ко мне привели мальчика. Он был немного старше Элли; на самом деле ему только что исполнилось двенадцать лет. Его к нам перенаправили из больницы – у нас в клинике велась и благотворительная работа. Мальчик… – Я опять делаю глубокий вдох. – Боже, я почти год не произносила его имя вслух. Даже во время расследования не могла заставить себя произнести его.

Пэмми сжимает мою ногу.

– Ему только что исполнилось двенадцать. Его родители привели его ко мне, потому что он наносил себе увечья. Он был весь в синяках, и они заявили, что он бьет себя по рукам, бьется голенями о мебель, царапает сам себя и бьет по лицу, если он разозлен или расстроен. Мы с ним долго работали, и я… У меня возникло ощущение, что я очень хорошо его знаю. Он был добрым, забавным и очень умным для своих лет. Но во время всего периода нашей работы он ни разу не заговаривал про случаи членовредительства. Было ощущение, что он вообще не хочет затрагивать эту тему.