Приговор

Голова болела, и некоторое время это оставалось единственной реальностью, данной мне в ощущениях. Мне больно, следовательно, я существую… За неимением других каналов информации, я принялся исследовать данный и быстро установил, что вселенная боли неоднородна. Помимо фоновой боли, заполнявшей голову более-менее равномерно, существовала еще локальная саднящая аномалия где-то в верхней части лба. Левее не так давно зажившей ссадины, подсказала пока еще не слишком услужливая память. Кажется, в последнее время развелось слишком много покушающихся на самую главную и лучшую часть моего тела… Эта мысль, однако, напомнила мне, что, помимо главной и лучшей, у меня имеются и другие. В частности, область ноющей боли уже третьего типа, локализованная несколько ниже головы, была идентифицирована мною как плечи. Продолжая исследовать все более отдаленные уголки мира, я обнаружил две зоны боли четвертого типа, давяще-вгрызающейся, каковыми, по всей видимости, были локти и запястья. И уже с самой периферии вселенной доходил аналогичный сигнал от лодыжек. Причем, сделал я очередное открытие, пространство между всеми этими источниками не было пустым – его заполняло слабое, но вполне различимое ощущение дискомфорта от лежания на чем-то твердом. В этот момент я почувствовал, что из пассивного наблюдателя превращаюсь в активного, способного влиять на объект наблюдения – в свое время мы беседовали на эту тему с учителем, обсуждая проблему чистоты эксперимента. Мои руки сделали машинальное движение, пытаясь избавиться разом от трех источников боли, но увы – с плечами все осталось по-прежнему, а ощущения в локтях и запястьях даже усилились. Я окончательно вспомнил, в каком мире нахожусь, и осознал, что лежу на боку на твердой, как камень, сухой земле, мои руки скручены за спиной, и с ногами дело обстоит немногим лучше. А стало быть, дергаться и вообще показывать, что я пришел в себя – глупо, а самое умное – это осторожно приоткрыть глаза и осмотреться.

Я слегка раздвинул веки. Левый глаз так и не открылся – ресницы были словно чем-то склеены. Правым я увидел темноту, подсвеченную сбоку колеблющимся светом костра. Сам костер остался вне поля моего зрения. Больше я ничего рассмотреть не успел, поскольку услышал шаги, направляющиеся в мою сторону, и поспешно закрыл глаз, стараясь вновь придать своему лицу бессмысленное выражение. Почти в тот же миг меня пнули сапогом по ребрам – без особого, впрочем, энтузиазма. Боль пятого типа, импульсная, быстро затухающая – автоматически констатировал я.

– Ну, чего там? – окликнул грубый голос с той стороны, где горел костер. – Очухался?

– Да не, – ответил тот, что стоял надо мной. – Валяется, как дохлый. Ты уверен, что его не прибил?

– Да говорю тебе, живехонек он. Моему дядьке в кабаке черепушку наскрозь проломили, и то жив остался, дурной только совсем стал… А тут – ерунда, царапина. Оклемается. Флягу вон возьми, да полей на него…

– Совсем сдурел – воду на него тратить? – возмутился пинавший. – Я лучше головешку из костра возьму, да в рожу ему потыкаю!

– И то дело, – одобрил камнеметатель.

Я поспешно застонал и приподнял голову, открывая единственный работоспособный глаз.

– О, очухался, – довольно констатировал стоявший рядом. В первый момент я видел лишь его сапоги, но затем он нагнулся и, ухватив меня за ворот рубахи, рывком придал мне сидячее положение, сопроводив это фразой: "Хватит разлеживаться!" Одновременно я понял, что куртки на мне нет. Сапог, кстати, тоже. Хорошо хоть штаны и рубаху пока оставили…

Теперь я увидел и костер, и двоих солдат, сидевших возле него. Стало быть, их было действительно только трое, четырех стволов мне хватило бы с запасом… Эти, кстати, были вполне взрослые – оно и понятно, кавалерия, не пехота. Огонь был разожжен в узкой кривой ложбине между двумя почти сомкнувшимися холмами – как видно, место выбрали специально, чтобы пламя не было заметно издали. За спинами солдат видны были слабо освещенные силуэты лошадей. Я пересчитал их. Четыре, включая Верного. Он, кажется, тоже был связан, точнее, стреножен. Уже не таясь, я поспешно, пока не помешали, покрутил головой влево и вправо, насколько позволяла шея. Мне, наконец, удалось проморгаться левым глазом – похоже, ресницы слиплись от крови, которая натекла из раны на лбу. Чертов камень, очевидно, попался с острым краем.

Эвьет нигде не было. И Рануара тоже.

– Грифонцев ищешь? – стоявший уселся на корточки передо мной, довольно улыбаясь гнилозубым щербатым ртом. Сейчас из этого рта, помимо прочих запахов, несло еще и копченым мясом. И я догадывался, каким именно. Ну да, точно – вон корзины стоят. А вон и мои сумки… – Не надейся, они все давно слиняли. Даже и орать будешь, никто тебе не поможет.

– Я не грифонец, – ответил я, отчаянно надеясь, что эта малограмотная публика не знает, чей герб выгравирован на моем мече. – Я пытался помочь… Где граф?

– Умер, – ответил солдат, разом помрачнев.

– Вы, небось, сразу же развязали ему локти?

– Да уж знамо дело! – сидевший передо мной был просто воплощенный сарказм.