Приговорённые к счастью

С показным недоверием примется она за жизнеописание тех своих несчастных дней. Вначале лицо её будет надменно, потом всё более удивлённое, а в конце, быть может, испуганное и потрясённое. Вся в слезах, она пролистает страницы, ещё не веря сердцем, но уже всё понимая умом. В сомнениях она переспросит про суд и попросит его рассказать, как всё было. И он, смахнув невольную слезу, подсядет к ней ближе, возьмёт за руку и расскажет, утешая добрым словом. Её благодарности не будет конца, они обнимутся, поцелуют друг друга… Прощён. Теперь полюбит…

Но это прекрасное, но непрочное виде́ние счастливых слёз, объятий, взаимных слов прощения и любви никак не прививалось к его воображению. В невзрачной пустоте бессонной ночи из тёмного закоулка выглянул перепуганный Адольф. Заметив, что его разглядели, хихикнул, отбросил с лица чёлку и, встав на карачки, ускакал собачонкой.

«Так что же завтра? Пойти вдоль линии судьбы или шагнуть поперёк? Всему наперекор, чтобы не быть послушным роботом. Но не гордыня ли это? Нет! Кому захочется быть послушным пёсиком, на свист несущимся за сладкой косточкой? Так что: пойти на казнь или со всех ног и вприпрыжку побежать за милостями к Вернеру?»

Бальтазару не хотелось даже видеть улыбчивого господина главного инженера, не говоря уже о том, чтобы по своей воле почтить его своим присутствием. Но как же это несправедливо и по отношению к Елизавете, и по отношению к самому себе – переступить такие желанные, такие близкие любовь и счастье или хотя бы утешение.

Странно, но в нём словно развилась душевная слепота к словам и образам любви и прощения, таким вдруг опустевшим. Его переполняло скучное равнодушие к мечтам о житейском приятном. Бальтазар понимал, что это неправильно, хуже того – ущербно! Но не знал, как ему излечиться. И не знал, как поступить. Единственное, чего он желал, – определиться и не мучиться выбором.

Лёжа в полной темноте, глядя на невидимую стену напротив, он заметил боковым зрением, как из чёрного пятна внутри тёмной рамки, где, должно быть, висел его автопортрет, выглянуло мрачное лицо старшего брата. Давненько не видались.

«Погадай на Вергилии, – безмолвно шепнул призрак и добавил печально: – Как мне гадал. Я не верил, а всё сбылось… Забыли меня. Скрягу, выпивоху, бузотёра. Мать забыла!»

Привидение горестно выдохнуло. По его тёмному лицу пробежала чёрная слеза. Оно вздохнуло и исчезло.

«Не забыли! Я не забыл, – приподнялся Бальтазар, вглядываясь в слепую темноту, но виде́ние уже пропало. – Но ты знаешь, кто вперёд. Родня по духу, не по крови, – пробормотал он невесело. – Я подумаю, слышишь! – крикнул он себе. – Подумаю…»

Вергилий, конечно же! Как книга скажет, так и будет.

Бальтазар встал, зажёг свет. Маленький томик стихов «Энеиды» удобно лёг в руку. Вроде обычная рисованная книга, но рисованными были только потёртая от старости кожаная обложка и позолоченные буквы названия. Сама книжка была настоящей: корешок, нити и клей переплёта, одна мятая страница за другой перемятой и разлохмаченной страницей, с его пометками на полях и подчёркиваниями от ногтя. Не гадать же на «цифре», на чьих-то «генераторах и алгоритмах»?

Бальтазар открыл наугад пару страниц и пробежал вскользь несколько стихов: бури, битвы, мечи да копья и взмыленные кони. На глаза не попалось ни строки о любовной страсти, о тихой неге или хотя бы о пире в кругу друзей с обильными возлияниями богам.

«Будь, что выпадет, а я повинуюсь жребию», – вздохнул он, поёрзал и не глядя зашелестел страницами. Остановившись, развернул книгу и повёл пальцем с одной страницы разворота на другую, зигзагом сверху вниз и обратно. «Здесь», – уткнул он палец.

От удивления Бальтазар вытаращил глаза: «Турна Эней вызывает на бой, одного только Турна. Но и за Турна речей раздаётся немало повсюду. Служит защитой ему царицы великое имя». Хм. «Прежних признанье заслуг…»

«Говоришь, сражение? – вздохнул Бальтазар. – Значит, быть тому». «С тем, кто царицу мою поставил меж нами щитом для моего промедленья или даже позорного бегства», – заговорил он вслед за Вергилием белым стихом.

Бальтазар отложил книгу. Признаться, нечто похожее он и ожидал. С «Энеидой» нагадать простое человеческое счастье – невелика удача. Не совсем честный выбор из двух. Одного раза мало. Указание вышло слишком явным, чтобы быть основой пророческого толкования, и потому не выглядело убедительным.

«Ещё попытка всё исправить…» Он снова закрыл глаза и взял книгу в руки. Если перелистнуть ближе к началу, то, возможно, повезёт: наткнётся на дружеский пир, возлияния или беседу с бородатым старцем, и там точно не будет этого Турна.

Открыв глаза, Бальтазар увидел, что держит книгу перевёрнутой, а под пальцем угадывается «Турн». Он нахмурился.

«Если один только Турн – помеха общему благу…» «Хм, речь самого Турна», – заметил Бальтазар. «…Что ж! Я не столь ненавистен Победе, чтоб не решиться на всё во имя великой надежды. Смело пойду на врага…» – дочитал он стих до конца.

Брошенный вызов принят! Никакого мирного исхода. «На что же ты решаешься, Вернер?..»