Приговорённые к счастью

– Я пока не могу тебя из дома выставить, – сморщила носик Елизавета. – Как и потратить свои деньги на мужа моего без твоего согласия. Так что добро пожаловать! – с издёвкой добавила она, развернулась и захлопнула за собой дверь.

* * *

Дом, милый дом, встретил его старыми, в последнее время чуть подзабытыми привычками хозяйки и её рисованного питомца. Кот злился, шипел, яростно мяукал, бил хвостом и прижимал уши, светил из тёмного угла янтарным фосфором зрачков. Елизавета же, наоборот, предпочитала куда более весёлое обхождение. В её обычае было ходить по дому почти голой, хохотать дурацким смехом и ласково называть сожителя (вернее сказать, сосуществователя) дрянным старикашкой. На том основании, что, по рассказам дочери, тот дожил до глубокой старости и предлинной седой бороды. В игривом настроении она любила вытягиваться перед ним в изящном изгибе и требовать, чтобы он к ней не приближался и даже не смотрел. «Святошам не положено», – презрительно бросала она и поворачивалась полубоком, приглядывая за ним из-за спущенного на голое плечо водопада длинных разноцветных волос нахальными зелёными глазами. Или выставляла напоказ полные груди с маленькими девичьими сосками и невинно спрашивала, не хочет ли он вкусить подлинного corpus deus… И не дай бог ляпнуть что-нибудь или подступить! Мрачное спокойствие, угрюмое молчание и отведение взгляда на все её приёмчики – это он быстро усвоил. Вскорости забава ей надоедала, и она накидывала халат.

Бальтазар приобрёл этот дом давно на часть огромных средств, заработанных во времена столетней космической одиссеи в дальнем космосе. Дом был настоящий… ну, почти. Но это вам не какой-нибудь рисованный дворец где-нибудь на бескрайних рисованных просторах, у которого физические границы вмещают всего-то несколько голов: семью владельцев и пару-другую гостей. Здесь можно было ходить по комнатам и между ними! Роскошь, одним словом. Хотя разницы, конечно, никакой.

Когда-то дом был целиком его. А теперь Бальтазар ютился в самой маленькой комнатушке, едва ли не кладовке. Хотя он находил её довольно уютной. Привык. Смирился…

Лёжа на узкой лежанке, занимавшей бо́льшую часть его «уютной комнаты», он раздумывал над словами Елизаветы. Права дочь: Елизавете нужно время, чтобы остыть и свыкнуться с тем, что они опять вместе. Никакого «её мужа» на его деньги он не потерпит! Похожие скандалы случались и раньше, и тогда он пережидал бурю у дочери, или у мамы, или у друзей. И сейчас переждёт.

Отдых получился так себе – посреди невесёлых дум о скитаниях по чужим жилым помещениям. Устав отдыхать таким образом, Бальтазар решил, что хороший обед выправит настроение.

Кухня (она же и столовая) у них была хоть и тесная, но в настоящих размерах. Прямоугольный обеденный стол из ореха. За ним, подальше друг от друга, два резных стула из красного дерева. В одном углу – посудный шкаф из древесины какой-то дорогой породы, в противоположном – мойка с раковиной из малахита. Под ней бездонное ведро отходов за тёмным дымчатым стеклом. Столешница из полированного обожжённого дуба, ниже шкафчики (из клёна или ясеня) с парой больших ящиков выдачи заказов и нескольких маленьких, хранивших столовое серебро и кухонную утварь, которой никто не пользовался.

Вся мебель, столовые приборы и обстановка были, конечно же, нарисованные, кроме настоящих дыр (входной и выходной) ящика заказов и ведра. Но нарисовано было искусно и потому стоило изрядно. И хотя оплативший всё это великолепие Бальтазар не особо верил заверениям производителя, что «это неповторимая более нигде ручная работа мастера и естественной природы цельного массива дерева», но Елизавете нравилось (куда сильнее прежней «под копирку»), и этого было достаточно.

Бальтазар возился с готовкой, то есть доставал заказы из ящика и переставлял разложенное по блюдам на стол, когда к нему присоединилась Елизавета.

– Что-то я проголодалась, – буркнула она, сев за свой конец стола.

Бальтазар не возражал – заодно насмотрится на неё вдоволь. Он, надо сказать, никогда не возражал и ради её общества закрывал глаза на её проделки.

Попав на кухню, Елизавета тут же принялась хозяйничать на свой манер. Вскоре стены поменяли цвет с сочной луговой зелени на тёмно-зелёную болотную гниль. Свежую льняную скатерть заменил хорошо знакомый плотный красный атлас. А на полке в углу появился портрет Джордано Бруно в золочёной рамке, расчерченной тайными письменами и узорчатыми завитушками. Бруно глядел с осуждением. По бокам этой фальшивой иконы горели две тонкие восковые свечки. На той же полке лежал бронзовый потускневший тубус с торчащим из него пергаментным свитком учёных работ мага-мистика – якобы полные цифровые копии с оригиналов, купленные Елизаветой на какой-то распродаже.

Те изыскания Бальтазар внимательно прочёл и вынес суждение: «Сущая ересь и бессмыслица». Его бы он высказал и подробно обосновал кому угодно. Но была ещё одна мыслишка – нехорошая, которой он бы ни с кем делиться не стал: «Сожгли осла упёртого, ну и поделом дураку».