Миссии его в этом совершенно диком, глухом месте было две - во-первых, надзор за вырубкой строевого леса, который здесь был особенно хорош, каждое дерево, говорил господин Хотако, чистый кусок золота, вот только Кадзухиро никак не удавалось видеть в дереве будущее изделие, а не многометровую махину, подпирающую небо и задерживающую снег, словно вбитый гвоздь, и пост при проходящей неподалёку дороге. В настоящее время обе они вырождались в полную бессмыслицу. Вырубка казалась перспективным, лёгким и прибыльным делом в конце лета и по осени, сплав предполагалось осуществлять по протекающей неподалёку речке - неприятным сюрпризом явилось, когда в зиму она ушла под лёд вся. Оказалось, подкупаться её названием - одни говорили Большая, другие Быстрая, был и ещё какой-то довольно хвалебный вариант - не стоило, таковой она была в сравнении с соседними. Теперь речка видела сны о своём могуществе под снежным одеялом, а Хотако оставалось смотреть сны о своей прибыли, доставка по дороге была делом куда более медленным и хлопотным. А для Кадзухиро охрана рабочих-лесоповальщиков превратилась в личный вид каторги, а потом просто в некий абсурд. Вообще-то, они и изначально разбегаться не очень собирались - набранные из местных, коренастых и неказистых народцев, если б захотели, они б ушли, имейся здесь в два раза больше солдат, эти леса они знали уж куда получше пришлых. Но работать за кормёжку и спирт их вполне устраивало, особенно теперь, когда в работе происходили всё более длительные простои, а объём провианта они требовали прежний. С этим-то были проблемы - снабжение пробиралось сюда ещё реже, чем подводы за брёвнами. Периодами доходило до того, что непонятно было, кто кого кормит и сторожит - работники били в лесу дичь и то, что не потребляли сами, сторговывали у солдат за спирт и табак, и прекрасно зная уже, что зверствовать офицер Сато не умеет, а солдаты без его приказа не будут, цену назначали сами и вообще чувствовали себя хозяевами положения. В конце концов, эти избы поставили тоже они, и нарубить дров для их отопления им тоже давалось лучше, чем малорослым, субтильным чужакам. Охрана дороги тоже превращалась в нечто вроде бессмысленного ритуала - по зиме кто-то проезжал здесь крайне редко, русских войск тут уж точно не ожидалось, да и толком расспрашивать редких охотников или потащившихся в далёкую отсюда деревню или ещё более далёкий город крестьян Сато было не по силам, ввиду полного незнания местных языков. Для виду строго попялившись в предъявленные документы, он махал рукой, разрешал подчинённым принять мзду в виде какого-нибудь нехитрого провианта и велел отпускать проезжающих на все четыре стороны. Иногда, конечно, документов не было, и тогда мзда была несколько больше, а проезжающие всё равно были пропущены, хотя бы потому, что держать здесь ещё и пленников и решать что-то насчёт их дальнейшей судьбы у Сато не было ни малейшего желания, сообщения с начальством он не имел практически никакого, а Хотако заниматься такими вещами было не по чину, да в общем-то, и тоже не по желанию. Поэтому день, когда патруль остановил на посту кибитку с четырьмя пассажирами, которые не только были русскими, но и явно ехали издалека, уже сам по себе просился в памятные даты на календаре. А уж когда сошедшая первой девушка в поношенной песцовой шубе явно с чужого плеча на чистом японском с готовностью пояснила, что она старшая дочь последнего русского царя и ездит по Дальнему Востоку с антивоенной миссией… Ничего не оставалось, кроме как потребовать, чтобы все пятеро, включая возницу, проследовали в «кабинет» Сато, и спешно подготовить помещение для арестантов.
Сато не был из доверчивых, но поверить невероятной проезжей так или иначе пришлось - документы, при солидарном изучении им, двумя его наиболее сведущими в таких делах помощниками и примазавшимся на правах знатока бригадиром лесоповальщиков Васей, были признаны вполне достоверными, обстоятельные и спокойные ответы девушки и старшего из её спутников, тоже прекрасно владеющего японским, хоть и были фантастическими по содержанию, но весьма складными. Да и прежде Сато кое-что слышал о разъезжающей по городам и весям таинственной русской аристократке, но сведенья были столь противоречивы и нередко откровенно сказочны, что он отмёл их, считая нелепыми выдумками.