Приёмыши революции (СИ)

А кто кого соблазнил - это правда, вопросик. Может, считать, что он начал, он же тогда из себя её вывел - девчонка, да ещё такая малявка, да на такой должности, ладно, для бумажной работы - это он готов поверить, а вот что она оружие не для красоты и формы носит - извините, нет. Настя, которая к тому времени имела в истории два ранения и несколько собственноручно приведённых в исполнение приговоров, обиделась. Предложила ему поприсутствовать, благо, как раз следствие по троим алаш-ординцам закончилось. Он согласился. Ну а вот обернуться в нужный момент, чтобы увидеть его ошеломлённое лицо, его светящиеся восхищением глаза, в которых мигом назад она отражалась, как позже он описывал, такая собранная, решительная, такое воплощение неумолимого и спокойного большевистского возмездия, уже её угораздило. Ну и окраска этого восхищения вполне ясно читалась и по лицу, и… гм, по другим местам, так что она не отреагировать никак не могла, и, схватив его за ворот левой рукой, пока правой возвращала маузер в кобуру, поволокла к ближайшей стенке, кровь и трупы рядом как-то совсем не помеха, какое время, такая и романтика. Хотя романтикой она это не считала ни тогда, ни позже, когда в какой-нибудь из временно пустующих камер стискивала его запястья и, хохоча, кусала его, взвизгивающего и матерящегося, куда придётся, или когда он целовал её сбитые во время допросов костяшки (хорошо, что когда ещё научили добрые люди - пятак в кулаке зажимать для усиления эффекта, а то скорей бы она совсем руки себе переломала об эти чугунные бошки) - и на губах глумливая усмешечка была, а в глазах всё то же восхищение, вот как он это умеет… вот тогда на берегу это да, романтика была, выдалось время очень так душевно поговорить… До того-то она как-то и не расспрашивала его, откуда он и что с семьёй у него, да и он о ней знал ровно потому, что сложно о таком не знать. Да о себе, понятно, много ли проговоришь - ну час, ну два, ну не больше же. Обо всём говорили, и про войну немецкую - это вообще ей в последние пару лет вдруг полюбилось, о войне слушать, от тех-то, кто хоть как-то напрямую с ней соприкоснулся, пусть и мало, но всё равно побольше, чем она. Это уже не стыдом каким-то было, стыд этот, как совершенно глупый и бессмысленный, из неё ещё Самуэль выдавил - объективно была она дитём малолетним, а из какой там семьи - уже не суть, и смутный неуют в душе преобразовался во что-то более конструктивное - вроде как желание раздвинуть границы прожитых лет, нормально для человека устремляться мыслью в будущее - нормально и в прошлое. И про места разные, где кто бывал, про стекольный завод она слушала, перебирая пальцами песок и размышляя, как это из песка прозрачное стекло может получаться и что есть у неё такое сравнение о людях, только слов сейчас подобрать не может. И даже о литературе поговорить умудрились, точнее, говорила она, а Ежов больше слушал, удивляясь, видимо, до чего с чудесатинкой встретилась ему девица.