Приёмыши революции (СИ)

- Куда, до комнаты? Не бойся, там ни волков, ни вражеских солдат нет, успокойся, ты в надёжных, полностью заслуживающих доверия руках.

Алексей кивнул, украдкой бросив взгляд на старого доктора - как он, возможно, обидел сейчас его своим страхом. Разве так должен реагировать человек, который, если уж верить всему сказанному, был вывезен оттуда, где его жизни угрожала опасность? В то же время, опасность, которой он сам непосредственно не видел, и не осознаётся в полной мере, а вот разлука с близкими - вполне реальна, и он уже чувствовал, как глухо ноет в груди, как хочется сей же момент очнуться и увидеть маму у своей постели, и чтоб всё на месте, всё по-старому, вернее, как угодно во всех остальных смыслах, лишь бы они все были рядом… Верно, в этом дело, этот человек - единственная связь с ними, уйдёт он сейчас, закроется дверь - и эта связь оборвётся, и быть может - эта мысль и вставала подобно чудовищу из ночного кошмара за спиной - он не услышит о них больше никогда, никогда!

- Но мы же… Мы ещё увидимся?

Он готов был просить по крайней мере дать ему адрес, чтоб писать, но конечно, вымолвить такое не решился бы - во-первых, вспомнил про запрет на переписку, во-вторых - что бы это означало? Жаловаться этому человеку на свою тоску по семье, докучать расспросами, когда ж, да нет ли каких вестей? Нет уж, в этом точно не было бы ничего хорошего.

А ведь если подумать о том… Он ведь в самом деле мало об этом думал, больше захваченный страхом разлуки и новой, неведомо где и в каких условиях, жизни, страхом за родителей, тоской и нервозностью, страхом того, что придётся зависеть совершенно от чужих людей, ещё неизвестно, как к нему настроенных, придётся лгать, притворяясь кем-то другим - а он это совершенно не умеет… Но если верить всему, что было рассказано - а если не верили, так зачем они соглашались на это? - то сейчас он должен испытывать счастье, радость от того, что избежал неминуемой смерти, наконец оказался в безопасном месте. Если вспомнить разговоры родителей и сестёр меж собой в ту ночь, то можно в равной мере сказать, что они и верили, и не верили услышанному, и метались между желанием безоглядно поверить, пусть даже проходимцу и разбойнику, но сколько ж может человек жить, никому не доверяя? - и отвергнуть такое жестокое искушение, сберечь то немногое, что у них осталось, единство их маленького семейного мира. А теперь страшнее стократ от мысли - если поверишь и доверишься, как скоро вместо каменного лица врага увидишь лицо человеческое, и подумаешь - если есть волки в овечьей шкуре, то должны быть, верно, и овцы в волчьей? Далеко ли отсюда до предательства себя самого, и всего, что есть несомненного и святого? Надобно бы крепко держаться понятий, что есть свет и что есть мрак, где правая сторона и неправая, но демоны не ходят по земле, и Господь и враг рода человеческого действуют через людей, как отличить их деяния? По плодам. Так ведь тех плодов надобно ещё дождаться. А тем временем думать, крутить в голове - не времени ведь не хватило, времени-то вон сколько было, а желания и готовности узнать больше о том, как живут и как устроены эти люди, что привело их на этот страшный путь… Страшно было проникнуться сочувствием к ним. А ведь они тоже чьи-то сыновья, чьи-то мужья и отцы. Комендант упомянул тогда, что у него трое детей… Ведь они же, наверное, любят своего отца. Хотя что значит - наверное? Как же можно отца не любить? Может быть, и у господина Никольского есть дети. Может быть, вынося его на руках из дома-тюрьмы, он вспоминал о них. И сейчас, наверное, он торопится домой, к своим детям, которых так давно не видел… Со всё той же смутной мыслью, что лучше сожалеть о сделанном, чем о несделанном, Алексей поддался порыву, обхватил слабыми с болезни руками тощую, жёсткую фигуру так крепко, как смог - без слов, всё равно непонятно, что тут говорить, то ли благодарить за спасение, то ли извиняться за доставленное, хоть и не по своему желанию, беспокойство, то ли пожелать удачи… Оттолкнёт - так оттолкнёт, как-то уж он переживёт это. Никольский не оттолкнул, даже неловко провёл ладонью по его волосам. Эта никак не ожиданная ласка словно даже обожгла, и Алексей, не желая показывать бури эмоций, в которых сам не смог бы разобраться в этот момент, поспешил последовать за своим новым опекуном.

Комната и правда была небольшой и очень милой. Два большие окна выходили на тихий зелёный дворик, между ними помещалась кровать, застеленная покрывалом в мягкий незатейливый цветочный узор, справа стоял письменный стол с мягким высоким стулом, левую стену почти всю занимал шкаф - вот и всё.